Выхода нет!

    Находиться глубоко под землей, в крохотной комнатушке, чьи стены были обиты металлом, многократно усиливавшим любой звук, было просто ужасно. Воздух был насыщен смесью самых отвратительно пахнущих газов. Такое мне один раз удалось ощутить, зайдя в лабораторию одного из друзей отца — тот увлекался химическими опытами. К тому же, над головой располагались сотни этажей таких же металлических комнатушек, только чуть побольше. Везде в них теснились люди — и ненавидели себя, своих окружающих, весь мир. Каждый из них испускал столько ненависти, что для Слышащего подобного мне уровня общение было бы пыткой. Но их были миллионы раз по миллионы... столько людей, сколько я и вообразить себе не мог. И все они ненавидели..

   Находиться в этом мире — прячась в закоулках того, что называлось "системы жизнеобеспечения" а попросту было кучей переплетенных труб, по одним шла вода, по другим нечистоты, по третьим продукты питания и полуфабрикаты — было бы сущей пыткой для меня и без такого убивающего наповал эмоционального фона. От него нельзя было закрыться, как приучили меня еще в детстве. Нет, эта черная смердящая патока заливала мне глаза и уши, и все, что я мог делать — погружаться в тяжелую дрему, убегать в воспоминания о доме, о радостных моментах жизни.. Так, в полузабытьи, я и проводил часы и дни, пока Милорд, на которого все это действовало намного меньше, не приказывал есть или пить или идти куда-то. Я шел, покорный, как раб, у которого отняли последние зачатки интеллекта. Скажи он мне прыгнуть в какую-нибудь яму — я прыгнул бы, не думая. Потому что сил на обдумывание у меня уже попросту не было. Было только сознание, что нужно выполнять приказы и тогда, возможно, это когда-нибудь кончится.

   А оно все не кончалось.

   Самым трудным в этом проклятым всеми высшими силами городе было то, что приходилось идти, таясь в его канализациях и вентиляционных шахтах так, словно бы мы нагло прогуливались по верхнему ярусу. Везде были какие-то устройства, которых я не понимал и не замечал. Милорд не раз вытаскивал меня из поля зрения таких. Еда, которую мы ели, была тошнотворна — какая-то зеленая однородная масса с запахом не то моря, не то весенней листвы. Но она была необыкновенно питательна.

   Нам оставалось перебраться в другой Сектор — примерно три-четыре дня пути, если соблюдать минимум осторожности. Необходимый проход находился под соседним Сектором, где-то в глубине его. Идти можно было только здешним подобием вечера — когда свет выключался, и вероятность встретить каких-нибудь рабочих была близка к нулю.

   Это был ужасный, умирающий мир. Бесчисленное население, распиханное по клеткам крошечных жилищ, полностью выработанные ресурсы, надвигающийся голод, предотвратить который создание хлорелловых прудов и прочей гадости было уже не в силах. Было слишком поздно. Да и вырождение, мутации, уродства постепенно сводили все перспективы этого мира к одному: вымиранию, медленному или быстрому. А духовно этот мир умер еще многие годы назад и теперь разлагался, бурно и активно. Что и заставляло меня чувствовать себя так, будто я утратил себя, заблудился в коридорах из липких клякс цвета гниющих листьев. Я был настолько близок к полному безумию, что удивлялся, почему еще способен осознавать себя.

   Впрочем, я знал причину. Хотя все во мне было стерто этой ужасной планетой, ее черными потоками всеобщей ненависти, оставался тот стержень, за который я старался держаться покрепче: Милорд. С ненавистью я мог бороться только одним — любовью. И я старался сосредоточиться на нем — и нырял в прошлое, пересчитывая, как страницы уникального манускрипта, те дни, что мы провели вместе у нас дома, в Княжестве.

   ...Я вырос в доме своего отца, вместе с двумя дочерьми отца. Все наши матери были разными. Еще у меня был брат по матери, но уже от другого отца. Вся наша веселая компания обитала недалеко друг от друга, много времени мы проводили вместе, за исключением Мейт, которая была уже совершеннолетней и жила в своем замке.

   Обычное воспитание в наших традициях следует лозунгу "когда ребенок слезает с дерева, его можно начинать учить". То есть, обучение наукам начиналось лет с восемнадцати, когда лазить по деревьям хотелось уже не постоянно, а только иногда. Этот период обучения ненавязчиво проходил через нашу жизнь, так как занятия проходили не чаще, чем два-три раза в неделю. Но мне нравилось учиться, и уже к двадцати двум годам я был избавлен от всего основного курса. Мне осталось только фехтование и танцы — две необходимые премудрости, которые вызывали у меня минимум интереса. Еще лет пятнадцать я болтался, ведя обычную жизнь подростка в наших землях.

   То есть, жил один в определенных мне покоях, стараясь не так уж часто встречаться с Мейтал, моей второй старшей сестрой. Она рассуждала точно так же. Я гулял, купался, уезжал надолго в степь, сидел в библиотеке. Я мог месяцами не видеть никого — отец в то время жил у своей новой подруги. Когда мне хотелось общения, я ехал на наши песчаные отмели, где всегда собиралась компания моих ровесников. Мы купались, жарили на углях мясо свежедобытой дичи, развлекались, как умели, и любили друг друга на горячем песке. Потом, чувствуя, что мне вновь хочется вернуться к одиночеству, я уезжал в замок отца.

   Мы таковы по духу ли, по воспитанию, что для нас пробыть месяц или полгода в полном одиночестве — удовольствие, а не проблема. Привычное состояние для каждого из нас. Есть время размышлять, смотреть в себя, постигать наше искусство Медленных Мыслей — особый вид медитации. Но всегда можно оседлать коня и отправиться в гости в любой замок, где есть еще молодежь, устроить вечеринку.

   За два года до встречи с Милордом, я поступил в ученики к старому колдуну Илхану. Даже и не знаю, зачем. Наверное, потому, что знал, что в нашей семье у всех детей моего отца есть магический дар. Илхан был магом Воды и Древа, что мне не очень нравилось, но выбора не было. Адепт другого искусства, Крови и Железа еще лет пять-десять назад был изгнан из нашего мира. Как раз трудами Илхана. Во время этой эпопеи у меня стало на одну сестру меньше. Мейт была подругой Оборотня, того самого адепта магии Крови.

   В общем-то, мне не надо было идти к Илхану в ученики. Но я хотел овладеть хотя бы частью своих магических способностей. Да и выяснить поподробнее все, что случилось тогда. Я не добился ни первого, ни второго. Илхан обожал выдерживать молодых новичков по несколько лет на особом режиме жизни и питания, не рассказывая взамен ничего. Он объяснял это тем, что тело и дух должны прийти к некоему единению. Что проявлялось в бедном и безвкусном рационе, жестком режиме дня, житье по четверо в одной комнате — от одного этого половина нас сошла бы с ума, полный запрет на сексуальное общение друг с другом — это, вероятно, чтобы свести с ума половину, пережившую обитание по четверо.

   Зато я узнал кучу сплетен о том, кого обычно называли Оборотень из Тьеррина. Историю его любви с моей сестрой тут превратили в этакую еретическо-романтическую историю, навесив сотню красивых и романтичных подробностей. По ночам рассказывали шепотом. О самом Оборотне говорили, что он совсем не похож на Даара, а похож на крестьянина, что он исключительно жесток, обожает мучить и пытать, знает все изысканные способы пыток, может убить за неосторожный взгляд в его сторону. Что он приносил кровавые жертвы, в том числе, молодежи Даара. Перед тем, хорошенько развлекшись в своем стиле, — добавляли старшие. В общем, по этим разговорам можно было начать содрогаться от одной мысли при встрече с таким.

   И когда настал день, в который мне, по принуждению Илхана, пришлось войти в замок Тьеррин и предстать перед ним, играя роль его сестры, я был до того напичкан всеми этими ужасами, что приготовился к медленной мучительной смерти.

   После первых минут общения, я понял, что никогда еще не видел столь привлекательного, на мой взгляд, мужчины. Он вовсе не был похож на крестьянина, хотя был светловолос и широк в кости. Он был красив несколько не так, как было принято у нас. И он был овеян волшебными ветрами иных миров...

   Что было дальше — вы знаете сами. Страх и желание, и невозможность поверить в то, что он выбрал меня — никчемного мальчишку. Дни, когда я сидел взаперти и радовался этому — значит, я нужен. Дни, когда мое тело ломалось от боли упражнений и ударов, полученных в поединках. Дни, когда я не отпускал его от себя часами.

 

... Дни, за которые я сейчас хватался, как утопающий за жалкую последнюю соломинку на глади бездонного пруда. Я старался быть мыслями там, но проклятый железный город проникал в меня все глубже и глубже.. Я шел, словно автомат, на которые тут насмотрелся до отвращения ко всему железному и неживому. Мы все-таки пробились в соседний Сектор. Теперь путь лежал вниз. Чем глубже мы уходили, тем хуже становилось. Ненависть не отступала, но темнота, сырость, затхлый воздух, словно объединились с ней и старались сжить меня со свету. Я шел, спотыкался и летел на камни, покрытые слоем скользкой отвратительной плесени, поднимался и шел вновь. Я старался смотреть только на спину Милорда, на треугольный рисунок его фигуры, уверенную отмашку обнаженных по плечи рук. Это было чем-то, что держало меня на самом краю сознания.

   Мы ночевали на широком выступе чего-то типа древней лестницы. Оставался последний бросок к проходу. Первый раз за все это время я прижался головой к коленям Милорда — тот спал сидя, оперевшись на мокрую и холодную стену только плечом. И когда его рука провела по моим волосам, и тот контакт, который был у меня с ним до того, как мы ступили в этот отвратительный мир железа, восстановился, я расплакался, как маленький. Потому что почувствовал его, его мысли, настроения — и испугался. Я думал, что это я на грани. Нет. Ему было еще хуже. Ему приходилось еще и тащить меня — и за руку, и отдавая мне часть своей Силы. Которая была уже на исходе — и он отдавал ее мне, не тратя на себя.

   Я ревел у него на коленях,и что-то бессвязно бормотал. Просил оставить меня тут, как ненужную обузу, забыть обо мне, убить, столкнуть в ближайший колодец — только не губить себя из-за меня. А он только бессильно улыбался и, гладя меня по плечу, говорил:

— Подожди. Остался только день перехода. Дальше все будет хорошо.

   И напевал мне песню, переводя ее на ходу на наш язык — песню иного мира...

Сколько лет прошло — все о том же

Гудят провода,

Все того же ждут самолеты..

Девочка с глазами из самого синего льда

Тает под огнем пулеметов.

Должен же растаять хоть кто-то -

Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни и полетели....

....Выхода нет, выхода нет!

...Лишь бы мы проснулись в одной постели с тобой.

Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни, и полетели...

Нужно вписать в чью-то тетрадь, кровью, как в метрополитене:

Выхода нет! (*)

 

   Часть слов я не понял, но смысл был ясен. И впрямь, все просто — "лишь бы мы проснулись в одной постели с тобой", а больше мне ничего и не надо. Но выхода нет... и с тем я заснул, а причудливая мелодия синей воронкой вращалась у меня в голове, впервые защищая меня от черной патоки, что источал город.

   И потому, когда я проснулся, мне стало чуть легче, и мы шли вдвое быстрее: меня не надо было вести под руку, я даже сам заметил несколько сомнительных камней и странных устройств. Как оказалось, они выстреливали чем-то горячим во все проходящее мимо.

   И вот она — цель. Но где же хоть какое-то подобие прохода? Ни камня, источающего Силу, ни какого-то рисунка. Я молчал, ибо думал, что Милорд знает все сам и видит этот проход. Но когда он оглянулся, я с ужасом понял, что он тоже его не видит.

"Выхода нет!"

   Я вздохнул, собираясь сесть прямо на грязный каменный пол.. но оказалось так, что пол сам подскочил и ударил меня по спине и голове. А может быть, это я упал на него плашмя.. не знаю, ибо на какое-то время все вокруг меня погрузилось во мрак.

   Я очнулся от мысленного зова... такого слабого, словно тот, кто меня позвал, был на грани смерти.

"Мейтин, встань! Я сделал все, что мог, но теперь тебе придется дочертить портал самому..."

— Но как? Я не умею.

— Делай, что придет в голову — соединяй линии и знаки. Постарайся сделать все, как надо. Ты ведь тоже маг. Я больше не могу.

   Передо мной была стена из мерзкого серого материала. На ней были высечены осколком камня линии и знаки. Но они не были соединены. Я взялся за камушек, поднял уже руку, но потом опустил и оглянулся на Милорда. Тот лежал без сознания. Помощи ждать было неоткуда. Я никогда не чертил таких порталов.

   А потом я подумал о нашей цели — о камне Огня. Я никогда его не видел, но постарался представить, как мог. Что-то рубиново-красное запылало в моем мозгу, и я перестал быть. Может быть, я умер, не знаю. Меня больше не было. Было только рубиновое зарево вокруг меня и языки пламени, и боль ожога.. но она жгла не меня, сама себя. А меня — не было. Нигде. Никогда.

   И вдруг все кончилось. Я стоял перед начертанным сложнейшим знаком, в котором многие линии пересекались странным образом. Милорд не чертил таких знаков. Но камень был в моей руке, а от знака веяло странной, яркой силой. Я прикоснулся к нему в середине — стена была раскаленной... и вдруг растаяла. Обратилась в ничто. А из прохода полыхнуло светом солнца и запахом морского ветра. Там, впереди, были золотистые поля и зеленые леса, голубое небо и пение птиц. Всем этим меня едва не сбило с ног.

   Я поднял Милорда на спину — это было нелегко — и шагнул в этот сияюще-живой мир. За моей спиной в воздухе этого мира таяли нарисованные разноцветные линии. Я положил своего спутника в траву, сел рядом и стал ждать.

   Птицы пели оглушительно прекрасно.

* — отрывки из песни "Выхода нет" группы "Сплин"

Назад


© Тани Вайл (Эльвен)