Поэма о Тэмлине и Лайене, сыновьях Аристея и Лиандах-айнон

Киони.

Поэма о Тэмлине и Лайене, сыновьях Аристея и Лиандах-айнон.

Посвящения:
маме — первой читательнице моих стихов;
папе — за то, что он их не читает;
Тиховой Маше, моей подруге;
Наташе Охотниковой — Лестатищу;
Барковой Алине — подруге детства;
тете Аде — главному редактору всех произведений;
Эльвен, вот уже год издающей мою поэзию, — с прибавлением благодарности;
Саше Теплицкой;
Роме и Алине Яковлевым;
Рафаэлю — первому отаку в моей жизни;
Мирче и Шедде;
Крайневой Ольге — надеюсь, критика не будет чересчур суровой;
сестре Наташе и остальным моим родственникам;
а также:
моим коллегам из СБО ГПИБ;
редакции газеты "Насквозь" — ради прикола, и еще — потому что я добрая;
всем тем, кого по причине склероза я забыла упомянуть в этом посвящении.
Приятного чтения!

Мои друзья! В ночной тиши,
под шелест собственной души,
и помня давний ваш наказ,
я начинаю свой рассказ,
как если б дружбе он помог.
Невольно краток мой пролог
к повествованию.
Ну что ж,
надеюсь, он для вас хорош.
Вы песнь послушайте мою:
в далеком северном краю,
где запах моря — запах слез,
где птичий высится утес,
где водяные зеркала, -
стояла древняя Фула.
Тот край, волшебных полон сил,
несчастья смертным приносил.
И все же дольше всех вождей
Фулою правил Аристей.
Когда-то он ходил в поход.
Король ему доверил флот,
что под командою певца
довел победу до конца.
Тогда за подвиги была
ему дарована Фула.
Гулял по замку легкий бриз.
Там с Аристеем Эвродис
жила, как верная жена,
хоть ею не была она.

Уж виден месяц молодой.
К воротам замка чередой
подходят гости, и обоз
въезжает на крутой откос.
Крестьяне, рыцари, купцы
(еще актеры и певцы) -
на летний праздник все толпой
спешат проторенной тропой.
Ворота стережет отряд.
На стенах факелы горят.
Приезжих крытый переход
ведет на площадь от ворот.
На главной площади Фулы
для всех расставлены столы.
Там в барабаны громко бьют
и слуги с яствами снуют,
Там сам хозяин — Аристей -
своих приветствовал гостей.
Его подруга рядом шла,
темноволоса и смугла.
Глаза, опущенные ниц,
скрывала тень густых ресниц.
Горели кольца на руках
и цвел румянец на щеках.
И весь народ за красоту
хвалил правительницу ту.
Уселся Аристей.
"Итак,
начнем наш пир". — И подал знак.
И общим гулом торжества
подхвачены его слова.
Запенился, забулькал эль.
Из флейты вылетела трель,
и за мелодией вослед
все затянули враз куплет:
"Мы славим лета поворот,
мы пляшем задом наперед,
мы жжем костры вперед зари.
Гори, беда! И смерть, гори!"
Звеня бубенчиками, тут
на середину вышел шут.
Он руку с факелом простер,
хихикнул и поджег костер.
В ладоши хлопает народ
и все разгульнее поет:
"Прощай, зима, и смерть, прощай!
Мы славим новый урожай!"

----------

Не знаю, небыль или быль:
внезапный ветер поднял пыль.
С гуденьем жерди занялись,
и кто-то крикнул: "Берегись!"
Но, рассыпая угольки,
взметнулись выше языки,
а ветер, жерди накреня,
швырял поленья из огня.
Толпа отпрянула, вопя.
Костер рассыпался, шипя,
и все вокруг заволокла
белесым облаком зола.

Все смолкли. Пробирает дрожь
и стариков, и молодежь.
И только издали звенит
в проходе цоканье копыт.
При свете лунного серпа
троих увидела толпа.
Два путника — совсем юнцы -
вели ослицу под уздцы;
старуха на ее спине,
мыча, качалась при луне,
одета в грязное тряпье,
как оба спутника ее.
Один из них вздыхал порой;
слегка прихрамывал второй.
И, глядя с возвышенья вниз,
вдруг рассмеялась Эвродис:
"Взгляните, милый мой жених,
кто безобразней из троих?"
За нею вторит весь народ:
"Посмотрим, кто из них урод!"
Поднялся общий гомон, крик.
Приезжих обступили вмиг.
Ослицу дергают за хвост,
старуху тащат на помост:
"Держите старую каргу!"
А мальчики стоят в кругу,
бессильно сжали кулаки.
И люд смеется: "Эй, щенки!"
Глазами хроменький сверкнул,
но к людям руки протянул.
"К чему насмешки и хулы?
Нам нужен государь Фулы.
И если он знаком кому,
то отведите нас к нему". -
"Да, отведите, а потом
мы с вами выпьем и споем".
В толпу спустился Аристей.
"Ну, говорите без затей.
Вы что же, братья?" — "Близнецы.
Мы музыканты и певцы.
Зовут нас Лайен и Тэмлин.
К тебе мы с просьбой, господин". -
"Что б ни просили, я вам дам.
Но после вы споете нам,
как и не пели до сих пор!" -
Смеясь, ответил им сеньор.
"Вон та старуха у костра -
ты видишь, как она стара?
Она воспитывала нас. -
Так начал Лайен свой рассказ. -
И нам не удалось узнать,
кто наша истинная мать:" -
"А знает ли она сама?" -
"Мой господин, она нема.
Сюда приехали мы с ней
из прежней вотчины твоей.
Сеньор, она — твоя раба.
Ей тяжела теперь ходьба
и не по силам нынче труд.
Но, может, ты ей дашь приют?"
Ответил Аристей тотчас:
"Старуху эту ради вас
я, как родную, полюблю,
ее с почетом поселю,
и к ней двоих приставлю слуг".
Рукоплескал народ вокруг,
и слезы на глазах детей:
их благодетель — Аристей.
Тэмлин припал к его плащу.
"Мой господин, я трепещу!
И как я отблагодарю
того, пред кем я весь горю?"
Фулы хозяин отвечал:
"Твой брат мне песню обещал".
Кивает Лайен: "Признаю.
Играй же, брат, а я спою.
Есть песня, что жила века -
то сон Арпина Старика,
коль вы слыхали о таком".
Вот эта песня — целиком.

"Встречая смерть лицом к лицу
я шел по странному дворцу,
по лабиринтам анфилад
блуждал бесцельно, наугад.
Я из покоя брел в покой,
я жил печалью и тоской,
шаги улавливал в тиши,
но не увидел ни души:
Один чертог, как будто храм,
был черно-белым пополам.
И в отдаленье царский трон
стоял пустым среди колонн.
За этим троном дверь была
из непрозрачного стекла,
как адамант, твердым-тверда.
И надпись — "Не входи сюда!"
Я заглянул в запретный зал.
Там мальчик связанный лежал,
стонал и плакал, как в бреду.
Я понял: он попал в беду.
Я не помочь ему не мог
и сделал шаг через порог.
Но кто-то крался за спиной,
и дверь захлопнулась за мной:
Тот мальчик незнакомый был
красив, хотя почти без сил.
Хоть без сознанья и в крови,
но словно создан для любви.
Изящно сложен, невысок,
он мне напоминал цветок.
Внезапно шевельнулся он,
и с губ сорвался слабый стон.
Я ждал. Он тихо вскрикнул вдруг
и стены оглядел вокруг,
и в глубине лазурных глаз
какой-то сразу свет погас.
Тут я представился ему,
поведал, как попал в тюрьму.
Он удивился лишь на миг -
сказал, что ко всему привык.
И я понес какой-то вздор,
чтоб поддержать наш разговор.
Он равнодушно отвечал,
потом устало замолчал.
А я хотел узнать секрет,
зачем на зале том запрет.
Но он ответил невпопад;
печален был лазурный взгляд.
Ответил так он: "Мне пора.
Ты пожелаешь мне добра?"
За дверью загремел засов,
и я кивнул ему без слов.
Со стражей в зал ворвался свет -
в забытом мире был рассвет.
Мне не сказали ничего,
лишь молча увели его;
один вельможа у дверей
прикрикнул на него: "Скорей!"
Я вновь остался в темноте.
Минуты шли уже не те.
А сердце леденила жуть,
и я никак не мог заснуть.
Весь день провел я в тишине,
но вот вернулся он ко мне.
Тут я допытываться стал:
"Какой подлец тебя пытал?
Ты под защитой, не дрожи".
И я потребовал: "Скажи!"
Тогда, не поднимая глаз,
он тихо начал свой рассказ.
"Я жил в богатстве и в тепле.
Я был пажом при короле.
Но, оклеветанный, мой род
лишился славы и щедрот.
Всего за бусину одну
я сам достался колдуну,
который в ярости слепой
оплел мне душу ворожбой,
теперь же тело день за днем
кнутом калечит и огнем".
О, вынес я едва-едва
все эти страшные слова!
А он с пылающим лицом
прощался, как перед концом,
и, как безумием больной,
просил: "Разделайся со мной!
Скорей, презренья не тая:"
И тут его ударил я.
В растерянности и в тоске
его ударил по щеке.
И вмиг исчез его запал.
Он пошатнулся и упал.
Я, сам не знаю, почему,
в тревоге бросился к нему -
он плакал, закусив губу.
И проклял я свою судьбу.
Но позабылось все вокруг
в объятье тонких слабых рук.
Всю эту ночь, длиною в век,
мы с ним готовили побег..."

Ночь миновала; и моря
покрыла пурпуром заря,
а над Фулой туман повис:
Бледна сидела Эвродис,
и так задумчив был сеньор,
как будто струнный перебор
ему напомнил за столом
об ускользающем былом.
Но прошептал певец хромой:
"Что скажешь, повелитель мой?"
Очнулся Аристей от грез
и, восхищаясь, произнес:
"О Лайен, ваше мастерство
прекрасно — я ценю его.
Я вас хотел бы, полюбя,
в гостях оставить у себя.
Я верю сердцу — не уму;
в Фуле с почетом вас приму".

В июльском пекле, как смола,
бессильно плавится Фула:
все море в солнечных огнях
и шорох ящериц в камнях
на неприступной высоте,
где замок тот и люди те.
Над замком — купол голубой.
Под замком — трепетный прибой.
Внутри покой и тишина.
Но вместе голос и струна
порой звучат из галерей —
То братья или Аристей
поют старинные слова.
Им в такт качается трава,
а мимо башни госпожи
снуют без устали стрижи.
В какой-то день ее одну,
у меланхолии в плену,
увидел на стене Тэмлин
(он тоже там гулял один).
Окликнул он ее тогда:
"О госпожа! Ты так горда!
Но подскажи хоть парой фраз:
за что ты избегаешь нас?
Ответь, кто в этом виноват -
не мы ли двое, я и брат?"
Не удивляясь ничему,
она ответила ему:
"Я лишена людских страстей.
На что мне общество людей?
Да, песни ваши хороши,
но мне милей бродить в тиши,
глядеть на птиц и облака:
Ведь я пришла издалека,
и там, откуда я пришла,
нет ни страдания, ни зла.
Я потеряла свой народ
и детство, сладкое, как мед.
Мой остров был со всех сторон
водой соленой окружен.
И, наподобье корабля,
без парусов и без руля,
он никогда не шел ко дну,
с волны дрейфуя на волну.
По розе странствуя ветров,
пугая встречных моряков,
наш остров, наш плавучий двор
пересекал морской простор.
Цвели на острове сады.
Источник сладостной воды
бил в самом центре из скалы,
и по окружности валы
три раза огибали тот
священный камень, наш оплот,
где стражу воины несли,
где жили наши короли.
Ребенком я играла там,
носясь, как ветер, по садам.
Но я недолго там жила.
Я в плен захвачена была
ордой пришельцев. И тогда
простилась с детством навсегда.
За бочку кислого вина
была я в рабство отдана,
пять лет в печали проведя,
во власти знатного вождя.
Затем от участи моей
меня избавил Аристей -
он дом врага спалил в огне!
О, как отрадно было мне
с бездушного куска земли
уйти за ним на корабли!
Там я сошлась впервые с ним
(а было мне шестнадцать зим).
С тех пор, не знаю, почему,
женой я сделалась ему.
Мой муж увез меня в Фулу:
Но он исчез, уплыл во мглу
на три зимы, бежал тайком,
каким-то демоном влеком.
Сначала я лишилась сна,
я дожидалась у окна
его приезда, но потом
Фула мне заменила дом,
а птицы — общество людей.
Когда вернулся Аристей,
огонь любви уже погас
и страсти не терзали нас".
Замолкла Эвродис, смотря
глазами цвета янтаря
на собеседника.
А он
не ведал, что уже влюблен.
Но задержалась на руке
слеза, скатившись по щеке.

Прошло таких же двадцать дней.
По берегу пустив коней,
скакали братья — день в пути
им захотелось провести.
Несется с неба чайки плач.
И Лайен лихо мчится вскачь:
"Нет, не догнать тебе меня!"
А под копытами коня
хрустят ракушки, голыши.
И сыро в пасмурной глуши:
Тэмлин взглянул из-под руки:
вдоль моря тянутся пески,
гранича с лесом наверху,
где валуны лежат во мху,
а Лайен, спешившись на плес,
уже задумался всерьез.
Тэмлин — за братом, как всегда.
"Зачем ты вез меня сюда?" -
"Я ощущаю знанье, брат:
мы ехали не наугад,
и в эти дикие места
меня тянуло неспроста.
Слезай-ка, сделаем привал:"
Но тут Тэмлин его прервал:
"Я это чувствую давно.
Ведь нам расстаться суждено?"
Вздыхая, Лайен помолчал
и головою покачал.
"Свои печали, уж прости,
ты будешь без меня нести.
Свою тревогу и любовь:
Нет, оправданий не готовь!
Я должен ехать дальше, прочь,
и не смогу тебе помочь.
Меня смущает этот зов,
но я идти за ним готов.
Так, против воли, за собой
влечет мятущийся прибой
рыбешек, что уже мертвы,
и колтуны морской травы:
А ты? Покинув этот мыс,
опять вернешься к Эвродис?
Хоть в этом не ее вина,
пойми: не смертная она!"
Ответ был полон прямоты:
"Я должен, так же как и ты".
Смахнули братья слезы с глаз.
"Мы расстаемся?" — "Не сейчас.
Еще останься на часок:"
Вдруг рядом зашуршал песок -
с охапкой хвороста в руках
к ним из-за гребня шел монах.
"А-а, люди на моем мысу!
Недаром я еще в лесу
услышал ржанье лошадей.
Кто ваш хозяин? Аристей?..
Но нет, прощения прошу,
что так с расспросами спешу.
Я — Сильвий. Восемь долгих лет,
здесь исполняя свой обет,
живу в убогом шалаше
и размышляю о душе.
Пойдемте в хижину мою,
я вас водою напою!"
Тут поманил их за собой
отшельник, грязный и рябой,
и братья, скрыв печаль свою,
направились к его жилью.

Из плавника сколочен дом.
Вот гости сквозь дверной проем
проходят внутрь по одному.
Там озаряет полутьму
очаг, где тлеют угольки,
стоят по стенам сундуки,
висит распятие в углу:
Монах подводит их к столу.
"Садитесь, я вас накормлю.
Проезжих слушать я люблю."
Он рыбу выставил на стол
и яблок кислых им нашел,
а после Сильвий достает
домашний хлеб и дикий мед.
"Поешьте, что послал мне Бог
и побеседуем чуток".
И вот, неспешна и мила,
беседа в доме потекла.
"Так вы с Холмов, с материка?
Я видел их издалека,
да только, волею Христа,
не смог заехать в те места:
Куда же вас судьба ведет?"
Тэмлин ответ ему дает:
"Кого — вперед, кого — домой". -
"Не ты ли, маленький хромой,
кто в путь собрался сгоряча?"
Ответил Лайен, хохоча:
"Мне б полуостров обойти.
Неделю проведу в пути,
потом взойду на перевал:" -
"Не суйся! — Сильвий оборвал. -
Не слышал, что ли, там живет
двуполой нечисти народ?!" -
"Все это сказки, болтовня!" -
"Нет, что касается меня,
я верю слухам". — И монах
перекрестился второпях.
"Сейчас ты сможешь сам прочесть,
что гремлины на свете есть. —
Отшельник отпер свой сундук. -
Вставайте, мальчики, вокруг.
Епископ, что меня учил,
вот эту карту мне вручил.
По ней, за морем на восток
течет бушующий поток. -
Пергамент держит он в руке
и водит пальцем по строке. -
Читайте надпись вслед за мной:
"Здесь круг кончается земной.
Здесь меди, золота, угля
полна чудесная земля,
край андрогинов: — примечай! -
Господь их создал невзначай;
их жизнь пышна, огромна власть,
и только в рай им не попасть".
Я думаю, от той земли
на запад гремлины дошли
и вот живут среди людей,
вдали от родины своей.
На перевале им легко
красть у кормилиц молоко,
заблудших путников стеречь:
Остерегайтесь этих встреч,
они вам принесут беду:" -
"Я все равно туда пойду!" —
воскликнул Лайен и замолк.
"Из этого не выйдет толк, -
сказал монах. — Ко сну пора.
Отложим споры до утра.
Ложитесь. Молча, без прикрас,
я помолюсь пока за вас".
Они легли на тюфяке
плечом к плечу, рука в руке.
Дрова трещали, дом скрипел,
Тэмлин во сне уже сопел,
уже монах всхрапнул в углу.
А Лайен вспоминал Фулу
и вверх смотрел, раскрыв глаза.
Снаружи началась гроза.
В ночи, при свете очага,
шумел прибой о берега,
о ставни колошматил шквал
и Лайена куда-то звал:

Прошла неделя. По шатру
из листьев всякий раз к утру
стучали тихие дожди:
Весь мир остался позади;
хромой певец обозревал
наверх ведущий перевал.
К горе с вершиною тупой
едва заметною тропой
мой Лайен на исходе дня
направил резвого коня,
как будто не желая знать,
что трудно солнце обогнать
и что опасно напролом
ему скакать за бурелом.
Ни разу не взглянув назад,
он едет в розовый закат,
и робкий след его ведет,
петляя, выше и вперед.
Внезапно, затмевая свет,
вдали метнулся силуэт.
И видит Лайен: сквозь леса
несется рыжая лиса.
Мелькают лапы над травой.
Чудесной шубкой меховой
одеты впалые бока;
как два зеленых огонька,
глаза сверкают парой звезд,
и гордо реет длинный хвост.
И лисья стая вслед за ней
ныряет змейкой меж камней.
Их спины влажны от росы,
к земле опущены носы.
Они пропали в вышине.
"Так им на гору, как и мне,
попасть хотелось дотемна? -
в восторге Лайен скакуна
по крупу подстегнул слегка. -
Нет, не обгонят седока!
Я им победу не отдам!"
И Лайен мчится по пятам.
Все круче, все трудней подъем.
Певец вздыхает: "Отстаем!"
Но вот — последняя гряда.
От странной стаи — ни следа.
Земля пуста, леса темны
на все четыре стороны.
Глядит певец, смущен и горд,
на край, что перед ним простерт.
"Меня обставил рыжий лис,
но завтра мы поедем вниз,
и я их точно догоню". -
он шепчет на ухо коню
и, как всегда, с собой в ладу,
идет осматривать гряду.
Его ежевечерний труд -
себе подыскивать приют.

10.

К утру, затянутые мглой,
деревья плыли над землей;
весь мир казался с крутизны
печальным, полным тишины.
Дорога вниз вела, узка,
над ней сгущались облака -
с конем преграды обходя,
мой Лайен ожидал дождя.
То там, то сям темнели пни,
и разноцветные огни
над ними в предрассветный час
переливались сотней глаз
и окружали седока,
и в танце реяли, пока
их не развеял хмурый день.
Вступая под лесную сень,
в груди восторга холодок
лелеял Лайен и берег.
Опять верхом, опять в седле
по твердой скачет он земле.
Проехав где-то с полчаса,
он встретил след от колеса,
а чуть поодаль, в стороне,
белела стрелка на бревне,
ему указывая путь
к жилью, где можно отдохнуть.
И вот — под кровлей мой певец
огонь разводит.
        Наконец,
очаг холодный возрожден,
и Лайен погрузился в сон.
Ему привиделось тогда,
что в оперении дрозда
назад помчался он стрелой
и очутился над Фулой.
Спустившись к башне Эвродис,
он сел на каменный карниз,
в оконный заглянул проем
и безошибочным чутьем
тотчас же брата распознал:
лица белеющий овал
пересекал багровый шрам:
Вокруг валялся разный хлам,
одежда устилала пол
и слышалось гуденье пчел.
Какой мучительный сюрприз!
Тэмлин — в покоях Эвродис,
в объятиях чужой жены.
Они почти обнажены.
И дрозд, сидящий за окном,
не мог пошевельнуть крылом,
пока, катаясь по ковру,
вели любовники игру:
Внезапно начало темнеть,
и шквал обрушился, как плеть,
на птичье тельце. Этот шквал
с карниза Лайена сорвал
и злобно бросил в пустоту:
Тут, задыхаясь, весь в поту,
он пробудился — оттого,
что кто-то тормошил его.

11.

Да, он очнулся, но слеза
ему туманила глаза.
Он приходил в себя с трудом:
один: в пути: все тот же дом,
весь в запустенье и в грязи:
Но чье присутствие вблизи?
Дыханье в страхе затаив,
он слышит ласковый призыв:
"Очнись! Не плачь и не кричи". -
Гость в одеянье из парчи
у изголовья, недвижим,
сидел и наблюдал за ним.
"Со мною что-нибудь не так?"
Привстав, мой Лайен слышит: "Ляг.
Тебе необходим покой". -
"Постой, но ты-то кто такой?" -
"Я? — усмехнулся гость в тени. -
При свете на меня взгляни".
И он склонился над огнем.
А Лайен: что сказать о нем?
Он любовался без конца
изящным видом пришлеца,
чья близость странная была
ему волнующе мила.
"Ну как, узнал меня?" — "Узнал,
мы схожи". — "Я — оригинал". -
"Но как тебя мне называть?" -
"Зови как друга, или мать,
что требует твоей любви,
Лиандах — так меня зови,
зови хоть нечистью лесной,
лишь будь всегда, везде со мной!"
Коснулась краска бледных щек.
Гость, прерывая монолог,
слегка откинулся назад,
и лихорадочно блестят,
меняя цвет, как бирюза,
его печальные глаза.
"Ты удивляешься, хотя
я знаю: ты — мое дитя,
и мой преемник — ты, малыш.
Ты сердцем мне принадлежишь
и странной наделен судьбой:
Я увезу тебя с собой.
Пойдем?" — Последовал кивок.
Освободившись от тревог,
мой Лайен встал, без лишних слов
за гостем следовать готов.
"Пока дадим погаснуть дню,
я все подробно объясню".

12.

Катилась ночь, как черный шар.
Тэмлина разбудил кошмар.
И для любимой без прикрас
он начал сбивчивый рассказ.
"Я оторвался от земли
и мчался к хижине вдали.
Огонь объял лазурь небес.
Я видел, как качался лес
и двое вышли на крыльцо,
и оба — на одно лицо.
Но лишь один из них был брат.
Он сквозь меня глядел в закат,
так беззащитен, так хорош:
Мой смех на стоны был похож.
Я руки протянул к нему.
И, теребя его суму,
его одежду теребя,
я жаждал жизни для себя
и смерти, смерти для него,
помимо прочего всего:
Тогда вмешался тот, другой.
Он оттолкнул меня рукой,
и я, охваченный огнем,
забыл от боли обо всем.
На теле вздулись волдыри,
я умирал в сетях зари,
бежал, отбросив злость и спесь,
и: снова оказался здесь.
Что это значит, Эвродис?" -
"Твой сон — причудливый каприз.
Твой сон — тоски и страха смесь.
Не бойся, ты со мной, ты здесь".
Утешен ею, он уснул
под грохот волн и мерный гул.
Она же встала, вся дрожа.
Кричали птицы-сторожа
в те предрассветные часы
на скалах, мокрых от росы.
Она оделась, прибралась
и в путь тихонько собралась.

13.

Мой Лайен! Едешь ты — куда?
Без гнева, страха и стыда
ты принял правду, словно знал,
что ждет тебя такой финал.
:И золотистый день погас,
и сумерки пустились в пляс
за парой гордых седоков,
не медля, по следам подков.

----------

Как духи, светлые в тени,
неслись стремительно они,
полночи проведя в пути.
И ухитрились подойти
к Стране Озер, где над водой
безмолвный лес стоял ордой,
где устремлялись в глубину
стволы к невидимому дну.
И вот, с шестом наперевес,
сквозь этот полумертвый лес,
за поворотом — поворот,
Лиандах направляет плот.
Вдали, за поясом коряг,
огонь сияет, как маяк,
и ночи сдавленный протест
не остановит плот и шест.
Их судно днищем на плаву
задело жесткую траву,
и листьев бледная кайма
закрыла воду близ холма,
который выстоял один
в сраженье суши и глубин
и стал заветною землей
для всякой нечисти лесной.
"Смотри, смотри, любовь моя:
огни пестрят, как чешуя
змеи, свернувшейся в клубок,
и осеняют мой чертог.
Смотри, придворные толпой
спешат увидеться с тобой.
Как ослепляет свет луны
и клены стройные красны!
А как ласкаются к ногам
метелки трав по берегам!
Здесь все желает стать твоим:
земля и дом, очаг и дым.
Останься с нами! Насовсем.
Ты дашь нам тысячи поэм.
Через тебя мы все — пойми! -
сумеем сблизиться с людьми".
А Лайен смотрит, не дыша.
Волнуется его душа,
там радость плещется и грусть.
Но он решает: "Ну и пусть!
Я остаюсь". — "Да будет так.
И все же: это не пустяк.
Не вхож ты в пиршественный зал,
пока не пройден ритуал,
и я уже себя кляну,
что принуждаю, что тяну
тебя ступить на этот путь". -
"Я справлюсь с этим как-нибудь". —
Он за отвагой прячет ложь.
"Тогда, как только в лес войдешь,
чтоб ты от старости не чах,
омоешься в шести ключах.
А там, где сходятся ручьи,
в себя впитаешь дух семьи.
Бесповоротно, навсегда
ты переменишься тогда
и, позабыв недуг и тлен,
приобретешь меня взамен.
Однако: мне ль не знать цены?"
Глаза друзей увлажнены,
и слезы льются через край.
"Лиандах:" — "Лайен! Выбирай!"
Но, еле сдерживая крик,
к губам губами он приник.
"Я выбрал. Я — твое дитя".
В потемках факелом светя,
он зашагал в священный лес,
где затерялся и исчез.

14.

Не видя ночи и зари,
во мху покоятся цари.
Щекочет хвоя их тела.
Стоит на страже полумгла.
И радужный неяркий свет
их лица гладит сотни лет.
Потока звучного игрой
сюда притянут мой герой,
и в круге гремлинских могил
колени робко преклонил.
Слова звучат среди теней:
"Я чувствую себя сильней.
Очищен водами ключей,
открыт, свободен, я — ничей,
когда в объятия свои
зову чудесный дух семьи.
Порвите память, словно ткань!"
Хор голосов ответил: "Встань!"
Поднялся Лайен, сам не свой.
Все ярче свет над головой.
Дорожка лунная, дрожа,
ползет зигзагом миража
к его ступням, берет их в плен,
затем касается колен,
ласкает бедра, кисти рук,
кольцом смыкается вокруг,
и вот — он вроде и не спал -
луны сверкающий опал
поднялся над его челом,
свершая в сердце перелом.
И тысячи безумных грез —
благоуханье диких роз,
грядущих бедствий витражи,
страданья острые ножи
и пыл убийственных страстей,
и лица — Сильвий, Аристей,
худой, измученный Тэмлин,
и множество других картин -
ему явились в этот миг.
Он отшатнулся: но поник
и в полуобморочном сне
покорно грезил при луне,
пока, багров и шестикрыл,
ее рассвет не заступил:

15.

Разбитый, бледный, как мертвец,
очнулся в комнате певец.
Там свод округлый, расписной,
там блеск оконца слюдяной.
Просторна комната, тиха.
Постель — пушистые меха -
укрыв певца от сквозняка,
тепла, удобна и мягка.
Он грезил, глядя в потолок.
Но слабый стук его отвлек.
Не в силах с дрожью совладать,
мой Лайен попытался встать,
дверных петель услышал скрип
и от волнения охрип.
"Лиандах:" — "Лайен." — "Я здоров".
Он от смущенья был суров.
В ответ раздался тихий смех,
и Лайен вновь прилег на мех,
поняв, что уличен во лжи,
покорен властному "лежи",
прислушиваясь к треску дров
и к ласковому тону слов.
"Я растоплю тебе камин,
и ты согреешься, мой сын".
Его пронзило торжество.
Забота внове для него!
Он произнес, не шевелясь:
"Все крепче, чище наша связь.
Я смыл с себя и страх, и грусть.
Я помню, словно наизусть
твоих отцов: а твой народ!
я знаю всех наперечет.
Как странно: — будто в забытьи,
он шепчет. — Это дух семьи".
И вторит, Лайена обняв,
Лиандах: "Да, мой сын, ты прав".
Но в дверь уже стучат — гонец.
"Ну заходи же, наконец!
Без предисловий, не мусоль,
в чем дело?" — "Гостья, мой король". -
"Какая? Что за злой каприз!" -
"Явилась леди Эвродис."
Оцепененье. Тишина.
"Скажи, гонец, она: одна?" -
"Одна; не затевает бой
и встречи требует с тобой".
Душа у Лайена в груди
в комок сжимается.
"Иди, -
Лиандах отдает приказ, —
и передай, что мы сейчас
сойдем к нежданной гостье вниз.
Мы примем леди Эвродис."
Гонец, откланявшись, исчез.
В глазах Лиандах интерес,
холодный отблеск тайных дум.
И Лайен, сдержан и угрюм,
встает, одеждой шелестя.
"Идем?" — "Идем, мое дитя".

16.

В обширный зал сошли вожди.
Стояла леди посреди.
Ее блестящая коса
черна, как ночью небеса.
Желты, прозрачны, как смола,
глаза, в которых нет тепла.
Плащ, распахнувшись, сполз с плеча.
Наряда яркая парча
под ним сверкала, как огонь,
и смуглокожая ладонь
играючи, едва-едва,
касалась края рукава.
Она заводит разговор.
"Закройте двери на запор.
Не вы, а я тут в западне.
Надеюсь, мы наедине?"
Лиандах подтверждает: "Да.
Скажи, зачем пришла сюда?
Мы разные, как свет и тьма.
А, впрочем, знаешь ты сама:
я ожидаю от врага
всегда ответного шага.
Чего ты требуешь, ответь?"
Слова ударили, как плеть.
"Скажу по чести, не тая:
отдай мне Лайена в мужья".
Он задохнулся, изумлен.
И, стиснув зубы, побледнев,
Лиандах свой смиряет гнев.
"За эту дерзость напоказ
я не могу не дать отказ.
Ступай домой, пока цела!" -
"Но где же этот дом? Фула?
Мне дом построит лишь любовь!
Представь, что ты — моя свекровь,
что дружбой свяжет нас родство:
Отдай мне сына своего!" -
"Нет, леди Эвродис, не лги! -
Глаза в глаза глядят враги. -
Ты в нашу связь вбиваешь клин.
Зачем тогда тебе Тэмлин?
Он помоложе, поновей,
чем надоевший Аристей?
Ну так иди к нему домой!
А Лайен — мой и только мой!" -
"Постой! Все это сватовство
я затевала для него.
О Лайен, верно рассуди!
Любовь горит в моей груди.
Я — твоего покоя страж.
Поедем на прохладный пляж,
в наш замок при морской губе!
Тэмлин скучает по тебе.
Настало время выбирать.
Тебе дороже брата — мать?"
Певец стряхнул с себя испуг.
"Лиандах мне не мать, а друг.
И, нашей дружбой дорожа,
я изменился, госпожа.
А что до брата — не зови
встать на пути его любви.
Я навсегда останусь здесь.
И больше в душу мне не лезь!
Тебя проводят до крыльца".
На гневной леди нет лица,
в ней ревность вытесняет страсть.
"Как я хочу тебя проклясть!
Ты мне заплатишь за позор.
Прощай!" — Фигура меж опор,
что держат золоченый свод,
исчезла, сделав разворот.
Молчанье, хлынувшее в зал,
никто нарушить не дерзал.
Но Лайена пробрал озноб.
Вздохнув, он вытер потный лоб
и еле слышно прошептал:
"Ну почему я так устал?
Мне пеленой закрыла муть
единственный и верный путь".

17.

Зима. Покров снегов пушист.
Порою солнца аметист
небесную раздвинет ширь.
Но тучи тяжелее гирь.
И колыбельные поет
прибой ударами о лед,
и слышно карканье ворон:
Увы, спокойный зимний сон
Фулу обходит стороной!
Давно под крепостной стеной
в снегу раскинулись шатры,
пылают жаркие костры,
и день за днем со всех сторон
мечей несется перезвон.
То возвратился Аристей,
и десять воинских частей,
где закален в боях любой,
он вел на замок за собой.
И мчится весть в Страну Озер,
что осадил Фулу сеньор.
Осада больше двух недель
велась; ни холод, ни метель
смирить сеньора не могли.
Бойцов, что в штурме полегли,
сменяли новые бойцы -
они взбирались на зубцы,
откуда люди Эвродис
их снова сталкивали вниз;
на них кипящая смола
со стен потоками текла,
летели камни из бойниц:
Огнями розовых зарниц
был замок странно освещен.
И местный люд, оповещен
о вредоносном колдовстве,
бежал, доверившись молве,
из близлежащих деревень.
Но вот настал последний день.
О дне, что всех призвал к суду,
рассказ я ниже поведу.

-----------

"Тэмлин, предатель без души,
на поединок поспеши!
Я, Аристей, тебя зову.
Спускайся к крепостному рву
и по заслугам получи!
Иди сюда, скрестим мечи,
Тэмлин, отродье Сатаны!" -
Летит насмешка со стены:
"Старик, ты впал в высокий слог!" -
"Я преподам тебе урок.
Кто победит — того Фула."
Тэмлин сощурился со зла.
""Но мне не нужен этот приз.
Я бьюсь за руку Эвродис
До смерти одного из нас.
А ты, старик, отдай приказ
подальше отвести войска,
чтоб не мешали нам пока.
Ведь, если я тебя убью,
что делать им в моем краю?" -
"Согласен. Завтра, на заре
я жду тебя в своем шатре.
Когда не струсишь, приходи!"
Итак, условились вожди
и вскоре разошлись — не спать,
а просто ночь пережидать.

18.

Снежинок медленный полет
посеял рябь на глади вод.
Горчит рябиновая гроздь.
Горит закат — далекий гость.
И ветер — страшный, неблагой -
грязь подморозил под ногой.
Лиандах ждет у озерца.
Вот за спиной — шаги певца.
"Итак, ты едешь?" — "Да, пора.
Пойми, ведь я хочу добра
всем — леди, брату и отцу.
Тебе бояться не к лицу.
Я все равно к тебе вернусь". -
"А если нет?" — "Но я клянусь!.." -
"Не стоит". — Постоял в тиши.
"А ты не злишься?" — "Не смеши".
Они вдвоем глядели ввысь.
Их пальцы медленно сплелись.
"Над нами неба белый слой,
где снег нам кажется золой.
Обман? Но, может, неспроста
природа путает цвета?
Всего один имеет вес:
правдивый, чистый цвет небес".

19.

Ночь забивалась в складки гор.
Певец скакал во весь опор
обледенелою тропой.
А ветер снежною крупой
ущелья, кручи посыпал,
деревья голые трепал
и огонек за огоньком,
в Фулу ворвавшись сквозняком,
гасил, над башнею кружа.
Одна, лежала госпожа.
Отослан вон, не спал Тэмлин,
и тот же ветер из теснин,
что за порогом бушевал,
ему покоя не давал.
А вдоль береговой дуги
глухие слышались шаги -
то старый Сильвий брел в ночи
туда, где слабые лучи
светильника хранил шатер,
туда, где бодрствовал сеньор,
в мольбе о солнце золотом
шурша пергаментным листом.
Казалось, ждать уже невмочь.
Но вскоре поредела ночь.
На небе виден признак дня.
И вот, оружием звеня,
Тэмлин и Аристей-изгой
явились вовремя на бой.
Обряд приветствия. Кивки.
Согласно лязгнули клинки.
Там каждый искушен и свеж.
В броне друг друга ищут брешь.
И кружат, кружат, снег топча,
и наготове два меча.
Слепит глаза заря с небес,
и у Тэмлина перевес.
Дыханья не переводя,
он нападает на вождя,
удары часто нанося,
как будто схватка эта вся
ему не больше, чем игра.
И вдруг решает: "Все! Пора!"
Вперед подавшись сгоряча,
он рубит тотчас же сплеча.
Его клинок ломает щит,
доспех противника крушит
и рассекает поперек
сеньору грудь и правый бок.
Почуял гибель Аристей -
чуть приподнялся он с локтей,
готовясь смерть принять, как дар.
Дыханья смешанного пар
растаял в солнечном огне.
И все застыло в тишине.
Прорезал воздух в этот миг
отчаянный и звонкий крик:
"Остановись, не надо, брат!"
И отступил Тэмлин назад,
когда, поворотясь на звук,
оружье выронил из рук.

20.

Кто там взбегает на откос,
так огненно рыжеволос?
В каких глубинах плотный ил
ему глаза позеленил?
Чей быстрый шаг, один из ста,
узнать поможет хромота?
От брата глаз не отводя,
его кругами обходя,
Тэмлин с тоской воскликнул вслух:
"Ты смертный Лайен или дух?
Зачем ты здесь и для чего?"
Лицо надменное его
страданием искажено.
"Ты с Аристеем заодно?
Уже меня ты осудил?"
Он рукоять перехватил
покрепче и взглянул потом
на брата с гневом и стыдом.
"Давай, ругай меня, кричи,
стыди, но только не молчи!"
Но Лайен, брата не браня,
ответил: "Выслушай меня.
Конечный выбор — за тобой,
а я пришел к тебе с мольбой.
Не я — другой тебе судья.
Ты знаешь, чьи мы сыновья?
Того, кто распростерт в снегу,
кому ты хочешь, как врагу,
вспороть живот и грудь рассечь,
кого я должен уберечь!
Тэмлин, ты встретился с отцом". -
"Не лги!" — "Я выгляжу лжецом?
Ответь мне: разве я такой?"
Тэмлин закрыл лицо рукой:
"Ты прав, я чувствую.
Сложи
вину с меня и госпожи.
Я покорюсь тебе во всем,
и пусть мы кару понесем!"
Казалось, миру нет помех.
Но горький и недобрый смех
внезапно слышат близнецы:
"Довольно, жалкие глупцы!"
Неуправляема, быстра,
выходит леди из шатра,
откинув занавесь рукой.
Доспех на ней надет мужской,
ремнем охвачен тонкий стан,
а за спиной висит колчан,
и держат стебли узких рук
наизготовку черный лук.
"С меня достаточно нытья!
Вся ваша подлая семья -
помеха счастью моему.
От вас я мира не приму!" -
"Постой, опомнись, Эвродис!" -
"Уже, Тэмлин, от горя скис
и вновь покорен мне, как раб?
Ты жалок, ты постыдно слаб
в сравненье с братом, словно тень!
Не ты, Тэмлин, моя мишень!"
И зазвенела тетива,
прервав дальнейшие слова.
Прямая, длинная стрела
меж ребер Лайену вошла,
и, слабо застонав в упрек,
он тихо скорчился в комок.
Кровь намочила полотно.
все больше ширится пятно,
и алых капель частый град
струится наземь без преград.
Нет средства от подобных стрел.
И Лайен весь в жару горел.
Покуда он лежал ничком,
в нем боль пылала угольком,
он грязный снег от боли грыз.
И закричала Эвродис:
"О Лайен, ты себя бы спас,
когда б не твердый твой отказ!
Я не отдам тебя чужим!"
В оцепененье, недвижим,
стоял Тэмлин. И Аристей
своих оплакивал детей.

21.

И эхо крика слышат все:
то по прибрежной полосе,
где лед искрящийся лежит,
отшельник Сильвий к ним спешит.
Казалось, что ступал монах
по бликам золота в волнах.
К вершине, убыстряя шаг,
он поднимался, он напряг
все силы, и тряслась слегка
распятье сжавшая рука.
Вот подошел — и, бел как мел,
сказал: "Я все же не успел.
Хотел я, Господи прости,
всего лишь мальчика спасти,
но просчитался все равно.
Так, видно, было суждено".
Он повернулся к Эвродис,
и окрик в воздухе повис:
"Изыди! Ты не человек
и будешь проклята вовек.
Ступай туда, где ты права, -
звучали грозные слова, -
ступай туда, где твой домен!
Жива останешься взамен.
Господь свидетель, я тебя
лишь изгоняю, не губя.
Изыди, именем Христа!"
И леди — видно, знак креста
имел над ней такую власть, -
пришлось немедленно пропасть.
Задумавшись, стоял монах.
"Подобным ей неведом страх.
Она — дитя морских глубин.
А ты, сеньор, и ты, Тэмлин, -
вы ей давали жизнь и плоть.
Такую трудно побороть.
Но что печальнее для всех,
она влюбилась, как на грех".
Перед Тэмлином свет померк.
"И Лайен?.." — "Он ее отверг,
заставив леди предпочесть
смиренью — гнев, а страсти — месть". -
"Мой Лайен, мой несчастный брат,
прости меня — я виноват!
Прошу тебя, не умирай!" —
"Он попадет сегодня в рай, -
печально Сильвий прошептал, -
мне это ангел обещал".
Тэмлин не слушал ничего.
Он обнял брата своего,
просил: "Очнись!", за плечи тряс.
Открылась пара ясных глаз;
раздался кашель — страшный звук;
невольно сжали кисти рук
стрелу, засевшую внутри,
и брат ответил: "Не кори
себя, я знал, на что иду.
Мы снова встретимся: в саду
за пыльным солнцем, далеко.
Ты там найдешь меня легко,
я буду ждать, пока смогу:"
На окровавленном снегу
лежал он жертвой Эвродис
белее погребальных риз,
без жалоб, без ненужных слез,
и пряди спутанных волос
в пороше были, как в пыльце.
И с облегченьем на лице,
с последним вздохом он угас -
уже никто б его не спас:

22.

В проемы западных окон
кровавый виден небосклон
обычно вечером в Фуле,
где положили на столе
останки Лайена.
        Лицом
совсем не схожий с мертвецом -
казалось, он вздохнет вот-вот, -
лицом лежал он на восход.
Вокруг тянулись все длинней
полоски синие теней.
Садилось солнце. Мир затих.
И море в отблесках стальных
застыло, как враждебный фронт,
лишь оживляла горизонт
луча сверкающая нить.
Ночное бденье совершить
пришли отшельник и Тэмлин
(им было страшно без причин).
Едва оправившись от ран,
и Аристей пришел, незван,
на уговоры несмотря.
Втроем, почти не говоря,
но опасаясь тишины,
они сидели у стены.
Хотя прошел, казалось, час,
свет солнца все еще не гас
на воспаленных небесах.
И стражник с ужасом в глазах
вбежал внезапно, еле жив,
такую новость доложив:
мол, только что увидел он,
как на шиповнике бутон
раскрылся посреди зимы,
а отдаленные холмы,
как темный, стройный хоровод,
всей массой двинулись вперед,
и вниз пополз подъемный мост,
и в страхе он покинул пост.
Тут стражник рухнул на порог,
поскольку продолжать не мог.
Ведомые немой рабой,
вступили гремлины толпой
в полупустой обширный зал,
неся немеркнущий фиал.
Тэмлин глаза нещадно тер,
но что-то вспоминал сеньор,
а Сильвий призывал Творца.
Меж тем погибшего певца
пришельцы из Иной Земли,
подняв на плечи, понесли
обратно, прочь, из зала вон.
А колокольчиков трезвон
и барабанов мерный стук
сопровождали их вокруг.
Отшельник встал на их пути.
"Не смейте! Здесь вам не пройти!
Вы — мастера полночных краж,
но этот умерший — не ваш". -
"Ты ошибаешься, старик.
Его несут на материк,
желая почести воздать. -
За взволновавшуюся рать
ответил голос из толпы. -
Твои сомнения глупы.
Мои вассалы никогда
не причинят ему вреда.
Его в тени укроет ель,
и будет мшистая постель
под ним чиста и зелена."
Тут золотая пелена,
как будто пресекая спор,
застлала смертым кругозор -
не разглядеть ни лиц, ни тел.
Лишь голос все еще звенел:
"Прощайте! Покидаю вас:"

На этом кончен мой рассказ -
волшебный, страшный, шутовской, -
решать читателю, какой.
Что дальше? — Трудно угадать.
Но вряд ли все вернется вспять.
Возможно, горечь затая,
Тэмлин покинет те края,
сеньор вернет себе бразды
правленья. А растают льды -
и Сильвий вновь уйдет на пляж,
где ветхий ждет его шалаш.
Еще оплачет сыновей
Лиандах в сумраке ветвей
и возвратится в свой чертог.
А я, как автор этих строк,
освобождаю тень певца.
Прошу: откройте ей сердца.
Пусть обретет она покой
с последней созданной строкой.

Сэндзё Киони.