"Лед" Тайэре

Тайэре (Н. Новакович)

Лед

Любелии, которая убедила меня в
том, что сказка должна быть закончена.
Сау Жестокой, просто потому,
что она есть, то что есть.

"Черный камень, черный лед
Сердце холодом скует..."
из перевода "ВК".
"Слова мертвы. Моя душа мертва.
Я сон, я брег арктического моря."
С. Калугин

Из рукописи, найденной в Минас-Тирите:

"... Ныне в Ангмаре новый правитель. Старый изгнан, и немногие последовали за ним в изгнание. Княжество приняло нового правителя с почестями, на него возлагают многие надежды. Странные речи можно услышать о нем от тех, кто приходит к нам с торговлей. Говорят, что он странен обликом и благороден манерами, суров, но справедлив. Говорят также, что он чародей и чернокнижник, что родом с Острова. Может ли это быть — ведь ныне только потомки тех благородных витязей владеют нашей землей? Ангмар слабое и бедное княжество, люди его темны и невежественны, а потому едва ли стоит им доверять. Но то, что приносят вестники, заставляет насторожиться даже нас, выросших под сенью утонченности и мудрости князей из рода Элендила. Ангмар ныне меняется, и что несут нам эти перемены? Новый правитель собрал постоянное войско, ввел строгое управление, повысил подати. Его приближенные учат простолюдинов многим наукам — целительству и кузнечным ремеслам, новым способам земледелия и строительства. Во всех науках, что насаждает новый князь, чувствуется мудрость веков. Кто он? Чему из того, что о нем говорят, стоит верить? Что готовит нам завтрашний день в этих землях, когда с каждым днем все больше орков и иных лиходейских тварей плодится в мрачных горах вокруг наших земель, а междоусобицы разделяют соседствующие княжества, которым надлежало бы сплотиться против общего врага — ибо неспокойно на востоке, все более страшные вещи доносят о непотребствах, творящихся в Лихолесье..."

Ангмар был крошечным куском земли на севере, тесно окруженным со всех сторон княжествами потомков Элендила. Его населяли потомки племен, когда-то живших под владычеством Ангбанд и пронесших верность ей через века. Они утратили почти всю память о минувших временах — что-то забылось напрочь, а что-то стало лишь красивой легендой; но они не признавали власти дунаданов, пришедших в эти земли. Княжество без князя, управляемое чередой сменявшихся в результате переворотов правителей, было слишком малочисленным и разрозненным, чтобы противостоять сыновьям Элендила, но покорить его никто не пытался — северные земли были обширны и пустынны; их легко было бы завоевать, но практически невозможно удержать. Соседи — Рудаур, Архедан и Кардолан — были слишком поглощены выяснениями, кто же более достоин владеть соседскими землями, чтобы завоевывать Ангмар.

А жители Ангмара были воинственны и дерзки. Они еще не разучились воевать. Они были бедны — умения обрабатывать землю были утрачены, их оружие было низкого качества а познания скудны. И все же княжество жило. Мелкие набеги на соседей, едва родящая земля. Сумеречные и холодные северные земли, беспросветные сумерки унылого бытия. Но — под золой еще теплились угли. Ангмарцы почитали Тьму, хотя уже едва понимали, что это такое. Хранили обычаи древних времен, воспоминания и сказки о временах могущества Черной крепости. Помнили об уходе остатков ее жителей на восток и об обещании, данном им Наместником — вернуться и править здесь опять.

У Тиндомэ Ангмар вызвал едва ли не приступ отчаяния. Это было намного хуже, чем племена вастаков — те были дики, но многочисленны и горели желанием идти в походы и набеги. Эти же были слишком вялы, отвыкли подчиняться кому-либо, кроме своих прихотей. С собой Первый привел всего пять человек — потомков Черных Нуменорцев из тех, кто сам согласился идти в далекие и загадочные северные земли. Пять человек и один Улаири — им предстояло перевернуть эту сонную и дикую страну с ног на голову.

Проще всего оказалось выставить прочь очередного местного князька, который прибрал к рукам дворец после того, как в очередном набеге добыл некоторое количество золота, раздал его очередной шайке головорезов и въехал на их плечах во дворец. Шесть всадников подъехали ко дворцу — вернее сказать, бывшему, ибо этому когда-то красивому сооружению требовался изрядный ремонт, прошли сквозь не ожидавшую ничего подобного и безмерно впечатленную мечами — работа Барад-Дур — приезжих охрану, как нож сквозь масло. Прямо в личные покои его местного величества. Тому не потребовалось ничего объяснять — просто, посмотрев на Тиндомэ в вечерних сумерках, снявшего ради такого случая вечно надвинутый на глаза капюшон — который носил так не из желания кого-то напугать, просто дневной свет нещадно бил по чувствительным глазам — и молча взиравшего на княжью трапезу, тот побледнел сильнее Улаири, едва не подавился и отправился быстрым шагом прямиком на конюшню. Где взял самого быстрого коня и с тех пор не появлялся в пределах княжества, хотя против него никто ничего не имел.

Спутники Первого, порой сами испытывавшие иррациональное желание вот так же вскочить и убежать, когда их молчаливый начальник смотрел прямо на них, были в восхищении. Тиндомэ же было глубоко все равно; когда-то, еще в самом начале Девятки, такие шуточки забавляли некоторых из них, особенно Девятого. Этому научила их Пятая — как влиять на восприятие человека, заставляя его видеть тебя то воплощением всех страхов, то идеалом доброты и милости. Это было полезное умение — Тиндомэ знал, что сейчас мог бы заставить этого князька расплыться от преданности и любви к себе; но этот жалкий человек был ему ненужен и неинтересен. Оттого он предпочел показаться ему видением из кошмарного сна, ожившим мертвецом, пришедшим требовать расплаты. Видно, было за что расплачиваться, подумал Тиндомэ.

Ангмар состоял из пятнадцати поселений, численностью от трех до пяти тысяч человек каждое, которые управлялись старостами. Всеми старостами управлял князь, у которого был личный отряд воинов. В каждом поселении были только ополченцы. Тиндомэ потребовал к себе всех старост. Семерых из них пришлось привозить самим его помощникам. Они недоверчиво и неприязненно косились на новую власть — прежние князья были из их среды, росли вместе с ними, были понятны и просты. Новый — загадочная фигура в дорожном черном плаще, соизволивший снять капюшон только после того, как погасили половину факелов, освещавших подобие главного зала ветхого дворца — был чужим. Доверять ему не собирались и прикидывали уже, как его выставить вон. Но — в глаза ему смотреть опасались; глаза у него были странные — водянисто-серые, тусклые, окруженные глубокими тенями, и все же подмечавшие каждое движение, каждый жест. Прозрачно-бледное лицо, как бы светящееся в полумраке. Темные крупно вьющиеся волосы собраны на затылке. И — железная корона, увенчанная символом, который они знали с детских лет, который рисовали над дверьми домов — две оскаленные змеиные головы, смотрящие друг на друга. Очень высокий и широкоплечий, настоящий богатырь — и все же какой-то бесплотный, словно и не присутствующий здесь телесно. Черная простая одежда — куртка, штаны из плотной ткани, удобные в дороге, но неподобающие для нового короля, которым он назвался. Странный и страшный взгляд, словно сверлящий душу черными остриями зрачков, выдержать которого не мог никто.

"Я пришел править именем Владыки Мелькора и волей Повелителя Артано!" Они привыкли почитать эти имена, но услышать их от странного чужеземца, по виду родни тех потомков Элендила, которых они ненавидели и презирали, было странно. Радостно — может, наконец, исполнилось то, о чем только говорили столько лет: возвращение владычества Цитадели. И неубедительно — может, это очередная выдумка соседей. Его попросили доказать свои слова. Староста одного из приграничных поселков, бледнея и запинаясь все же выговорил это.

Перед ними лег меч. Они сразу же узнали работу — единственный такой клинок хранился в доме одного из старост, потомка вождя племени, которое теперь населяло Ангмар и был предметом посяганий всех горе-князьев Ангмара. Клинок работы Наместника. Но — этот был более тонкой работы и заметно тяжелее: он предназначался для мощного Тиндомэ, ковался под его руку. На гарде все та же змея.

Он протянул руку с Кольцом. Матовый черный камень восьмиугольной формы, простая железная оправа. Камень излучал едва заметное серебристое сияние. Напомнил слова Наместника — о пришедших с мечом и кольцом. Это их почти убедило — чужаку неоткуда было знать о том завете, что оставил им Наместник. Почти — но не совсем. Тиндомэ поочередно обводил взглядом каждого из старост и они опускали глаза под его изучающим тяжелым взглядом. Он понимал, что доказывать свою власть и силу придется еще много раз и не всегда так бескровно. С вастаками было проще — они знали и уважали силу Барад-Дур.

Он приказал укрепить каждое поселение, построить мощные стены и выкопать рвы. Создать в каждом по два больших вооруженных отряда — один несет службу, другой отдыхает. Прислать каждого третьего взрослого мужчину во дворец, с лошадью и оружием. Прислать половину оружейников, лекарей и книжников — на обучение. Еженедельно привозить дань продуктами и тканями. Новая система наказаний — почти любой проступок карается смертью. Требования были суровыми и почти непосильными. Никто не осмелился возразить, но было ясно, что так просто они не покорятся.

И они не покорялись — ни в первую, ни во вторую неделю Тиндомэ не дождался ни воинов, ни дани. Слуги из дворца разбежались, к вящей радости его помощников, брезговавших их раболепством. Прождав ровно четырнадцать дней, за которые были отремонтированы казармы, он отправился в ближайший поселок с двумя человеками свиты. Несколько минут разговора со старостой — и тот бросился со всех ног исполнять его требования. Тиндомэ понимал, что грубо давит на человека, но это было проще всего — а ему не хотелось прилагать много сил. Он знал, как привести Ангмар к процветанию, но для этого надо было одно — строжайшая дисциплина. Он не хотел учитывать всех тонкостей человеческой души — в последнее время ему было все равно, лишь бы все делалось проще и быстрее.

Под окнами дома старосты собралась толпа, некоторые самые прыткие размахивали кулаками в сторону окна и что-то выкрикивали. Тиндомэ молча стоял около окна, глядя на толпу. Грубые лица, бедная одежда. На всех физиономиях — одно выражение: агрессивное недоумение. Они не привыкли подчиняться, а своего прямого блага не видели, видели лишь насилие — у них забирают еду. Их куда-то уводят. Он подождал, пока толпа перестала прибывать и вышел во двор.

Люди на миг замолчали, потом зашумели сильнее, надвигаясь на него. Недобрые крики, кто-то в руке держал камень. Староста испуганно попятился за спину Тиндомэ. Король сделал один демонстративный жест, очертив впереди себя широкий полукруг — и все, кто стоял за его пределами ближе к Королю, попятились с криком боли, ощутив сильный ожог на теле. Толпа испуганно вздохнула. Теперь первые ряды стояли, не шевелясь, сдерживая напор толпы, не желая еще раз получить болезненные ожоги.

Он смотрел на них в упор — каждому казалось, что именно на него. Высокий и красивый человек, полный истинного величия. Корона на лбу — знак власти. И постепенно они чувствовали себя перед ним все более жалкими и беспомощными. Злость отступала, на ее место приходило повиновение и страх перед наказанием. И когда он увидел, что последний из шумевших покорен, он заговорил. Негромко — но слышали в повисшей и звенящей тишине все. Он был немногословен. Повторил прежние требования. Потом сказал, что никто не будет наказан. Указал на самых десять рьяных бунтовщиков, приказал им отправляться с ним. Те побледнели. Толпа зароптала.

— Вы не будете наказаны. Но — такие шумные мужчины должны греметь оружием, не языком. Вы будете служить во дворцовом отряде.

Теперь в голосе толпы явно слышалась зависть. Через час он уехал, увозя с собой десять будущих воинов — здоровенных мужиков, которые пытались устраивать беспорядки отнюдь не оттого, что так рьяно за что-то ратовали, а от того, что некуда было девать силы. Удобно устроившись в казарме, получив новое оружие и обмундирование, они почувствовали себя попавшими в сказку без какой-либо заслуги и благодарили Короля при каждом случае, низко кланяясь при встрече еще издалека.

А еще через день потянулись телеги и обозы. Слухи распространялись, как Король и рассчитывал, быстро. Он вовсе не собирался ездить в каждый поселок — достаточно было впечатлить жителей одного, а там человеческая молва легко сделала бы то, на что ему потребовалось много сил и времени. Жители "столицы", если так можно было назвать один из поселков, отличавшийся от прочих всего лишь наличием дворца, который активно ремонтировался, скоро увидели, что все привозимое идет только на прокорм будущего войска, а не на пиры во дворце, и не замедлили сообщить об том соседям. Качество продуктов скоро весьма улучшилось.

Его пятерка нуменорцев день и ночь муштровала войско. А сам король был занят куда более важными на данный момент делами — была ранняя весна, пора было пахать землю. Прежняя система земледелия вызывала в нем смех и негодование. А новой, предложенной Королем, они не доверяли. Упрямо делали все по старинке. "Кто будет пахать по старому, будет казнен на месте" Король мог прискакать в одиночку и без предупреждения на поле, проверять, как выполняется его указ. Казнил, в подтверждение вескости слов, одного. Но — этого хватило, по крайней мере, приезжая, он видел, что его приказ выполняется. О пользе своих новшеств он проповедовать не желал — придет урожай, увидят сами. Именно поэтому смотрел сквозь пальцы на упрямство некоторых крестьян, героически делавших все на дедов манер, не боясь казни. Придет осень — будут выглядеть дураками рядом с более покорными соседями.

Короля боялись. Он был непредсказуем. Мог приехать в любое время, в самый дальний поселок — лично следить за выполнением приказов. В его присутствии самые смелые чувствовали себя трясущимися зайцами. Тиндомэ это не раздражало. Он не желал убивать без надобности — но терпеть разброда не желал тем более. Барад-Дурская дисциплина, шедшая еще от уклада Ангбанд, была для него эталоном. Человек должен выполнять приказ — любой ценой и с максимальным усердием. Расплата непокорного — смерть. Но — колесо раскручивалось слишком медленно. Он не мог быть одновременно — везде, а стоило ему уехать, все возвращалось на круги своя.

Прошел год, наступила новая осень. Королевство менялось, оживало постепенно, объединялось под началом Короля. Это было важным делом — прийдя сюда только с пятеркой верных слуг, он сумел взять в свои руки дикое северное княжество. Главной его идеей, которую он возвел в ранг культа была — дисциплина. Строгие законы против воровства и разбоя, против мошенничества и подкупа. За все одна кара — смерть. Вора — на месте преступления. Остальных — после недолгого суда. Это было слишком жестокой мерой — и сам король это превосходно понимал, но ничего менять не собирался. Так было проще и быстрее. Впрочем — из каждого случая применения новых законов он умело устраивал настоящий спектакль, надеясь, что это убедительнее многих не столь явных, хоть и более жестоких, наказаний. Расчет срабатывал — достаточно было одному из слуг Короля собственноручно зарубить на базаре пойманного с поличным воришку, как число их стало резко уменьшаться. Публичная казнь шайки из десяти человек, разбойничавшей последние пять лет на большой дороге, которую легко обезоружили четверо нуменорцев еще больше добавила авторитета королевской власти.

Личный пример короля был для жителей серьезным аргументом в пользу верности новой власти. Тот не был замечен ни в роскоши, ни в праздности: всегда аскетичный до предела, не выдвигавший требований, не имевших смысла для общей пользы. Под стать ему были потомки нуменорцев — суровые, мужественные люди, ведущие себя с честью и достоинством во всем. Дворец, успешно отремонтированный к концу лета, был очень просто украшен — и все же красив и изящен. Черный камень стен, прямые строгие линии, минимум обстановки. Личные покои Короля были ненамного роскошнее солдатских казарм — а вот казармы-то как раз блистали удобством и новизной. На гвардию Король казны не жалел — доспех и вооружение было отборным, отличное жалование и сытная еда; но, под вечер, измученная бесконечной муштрой гвардия уже едва ли была способна оценить все это, бессильно валясь на койки, чтобы еще до рассвета быть разбуженными неутомимыми командирами.

Бесконечные учения; все увеличивавшийся размер войска. Воинская повинность на каждом из взрослых мужчин. Крупные отряды, создаваемые и обучаемые в каждом поселении. Толпа вооруженных крестьян и ремесленников делалась все больше похожей на армию — и такую армию, которой еще не видел Север со времен Ангбанд. Это нравилось Королю — но больше всего это нравилось самим жителям. В качестве учений отряды поселков выбили с территории Ангмара всех до единого диких орков и теперь можно было не опасаться их нападений.

Урожай оправдал все надежды Первого, и даже несколько превысил их. Все произошло по его расчету — те, кого считали героями, кто пахал и сеял по старинке, выглядели теперь смешными рядом с соседями, снимавшими в жатву урожай втрое больше прежнего. Это была сытная и радостная осень, сменившаяся такой же зимой. К Королю начинали относиться совсем по-другому — со страхом, но и с уважением и приязнью. Он лично обучал целителей, собирая их во дворце и вбивая в них совершенно иные методы лечения, те, что он узнал еще в Нуменорэ. Диктовал наизусть многие забытые знания из старых книг Севера. Показывал что-то новое ремесленникам — всегда это оказывалось полезным для хозяйства. Впервые северяне начали разводить лошадей и скот на племя, учитывая кровь и породу. Он вовсе не был благодетелем, посланным древним божеством, как считали многие — если бы он мог, он постарался бы обойтись без всей этой возни. Но — ему необходимо было поднять страну из руин, сделать ее стальным кулаком для Повелителя.

Те, кому доводилось общаться с королем лично, а таких было немало, всегда отзывались о нем сходно: со страхом, но и с настоящей преданностью. Он был необычно ровен — никто и ничто не могло вывести его из себя. Мог объяснять по многу раз — голос низкий, четкий и внятный, и в то же время, слышимый как бы издалека. Его голоса боялись не меньше, чем взгляда — от него пробирал холод. Лицо, всегда полускрытое капюшоном — смертельно бледное и неподвижное, лишь едва шевелятся бледно-серые губы. Высокий — самые рослые из северян были потомку Элроса по плечо. Очертания мощной фигуры — и призрачная бесшумность движений. От Короля всегда веяло каким-то странным холодом и еще чем-то неразличимым, но пугающим, некой мрачной пустотой, которую он будто бы носил в себе. Никто не мог припомнить случая, когда бы он повысил голос или еще как-то выразил гнев: приказы о казни он отдавал тем же ледяным тоном, которым разъяснял, как сковать новый доспех. Это пугало больше всего.

...Король медленно идет перед строем солдат. Тяжелые складки плаща обрисовывают его силуэт на фоне блеклого северного неба. Он говорит — и его слова, прекрасно слышимые во всей шеренге, заставляют всех дрожать от страха:

— Или те, кто сделал это, признаются сами, или я буду убивать по одному, кого придется. Пока они не признаются.

Король нервничает — но это не видно даже его слугам, не то что всем остальным. Причина есть — ночью несколько солдат из гвардии, побуянив в кабаке близлежащего поселка, подрались с местными мужиками и не придумали ничего лучше, чем загнать их в сарай а потом поджечь этот сарай. Вот они — все пятнадцать человек, стоят в разных рядах. Четверо — в первом, храбрятся, уверены в своей безнаказанности. Но — он четко видит их среди прочих: по ярко-красному ореолу страха, более интенсивному, чем у остальных.

Он подошел к одному из них — как бы проходя мимо — жестом приказал шагнуть вперед. Тот побледнел и выступил на пол-шага.

— Я невино...

Он не успел договорить — узкий льдисто поблескивающий клинок рассек его почти что надвое. Затем — еще один, еще и еще. Солдаты стояли молча, потупившись; лица их были едва ли не бледнее, чем у Короля. Каждый с ужасом ждал, что сейчас гнев короля коснется именно его. Но — участники ночного погрома постепенно понимали, что из всей массы солдат он выделяет именно тех, кто действительно был там. И после того, как упал четвертый — остальные рванулись вперед. Первым упал на колени самый старший — прожженый гуляка и хулиган, главный зачинщик всего дела. Он служил еще при старом князе и был уверен, что настолько ценен, что его несомненно простят, если он изобразит раскаяние. Затем- остальные.

Но король не собирался никого прощать. Он оглядел войско, потом небольшую толпу возле себя и громко сказал:

— Вы знаете Закон. Смерть за убийство. Смерть за нарушение дисциплины. Для вас законы смягчать не будут.

И начал произносить слова заклинания Смерти — громко, слегка рисуясь. Заклинание былдо сплетено особым образом — действуя основной силой на кучку преступников, оно касалось и остальных, не так, чтобы причинить вред, но так, чтобы дать возможность хорошенько представить себя на их месте. А основные жертвы корчились на земле, скованные по рукам и ногам ужасом, который мешал вздохнуть, задыхались и умирали под отвратительный воющий звук заклинания. Шеренги расстроились, солдаты зажимали уши, стараясь не слышать этого кошмара, ставшего явью.

Когда умер последний и Король замолчал, никто не смел поднять на него глаз. Все тщательно избегали взглядом вида тел тех, кто еще недавно были их товарищами — с синими лицами, выпученными глазами, в неестественных позах. И каждый явно, ох, слишком уж явно мог представить на их месте себя... Король ушел внутрь дворца, командиры дали команду разойтись. И еще до самого вечера из казарм не доносилось ни звука — солдаты подавленно сидели по углам, не желая ни обсуждать, ни просто вспоминать происшедшее.

Жестокий урок. Выжженный в памяти каждого отпечаток. Очередной штрих к портрету Короля. Но ни один голос не поднялся против него. Солдаты опасались подобной участи, родня погибших готова была молиться на нового Короля.

Отрывки рукописи:

"В битве с Рудауром пал король наш, Аргелеб Первый. Ни у кого ныне нет сомнений, что правителя Рудаура послал в этот захватнический поход его зловещий союзник, да забудут его имя еще при его жизни, король Ангмара, колдун и чернокнижник. Войска Ангмара не участвовали в боях, но среди рудаурцев много воинов, чьи умения вызывают удивление и страх. Никогда эти племена не знали таких высот воинского искусства, никогда еще не были так умело измышлены их нападения и битвы. На престол ныне вступил Арвелег Первый. Молодой король благороден и безудержно смел, но что может противопоставить наше княжество объединенной мощи Ангмара и Рудаура, если даже нападение последнего было отбито ценой неисчислимых потерь? Темные, темные и злые времена наступают. Все гуще тени, все слабее свет. Воистину, от нас отступились Валар, карая нас за междоусобицы и притязания на соседские земли.. С ужасом гляжу я, уже старый и немощный человек, простой княжий книжник, в непроглядный мрак грядущего. Я уже стар и немощен, кто продолжит мою рукопись? Кто заступит на мое место? Оба моих сына погибли в последних боях, а зятья невежественны и полагаются только на силу меча, забывая о древнем знании, которое еще хранится в старых книгах, что привезли сюда предки нынешних королей..."

Мрачное серое утро поднимается над столицей Ангмара. На улицах в этот ранний час тихо и безлюдно. Изредка зловещую тишину разбивает звонкий стук копыт — очередной гонец из дворца, укутанный в черный плащ, мчится куда-то с вестью. Тиха столица, и еще более тихи иные города, гордо ставшие на месте некогда бедных деревень. Здесь властвует жесткий порядок, порядок военнизированного государства. Все жители состоят на службе — и воин, и кузнец, и его жена-ткачиха. Государство богатеет их трудами с каждым днем, и оттого жители его надменны и гордятся своей службой и своим правителем — бессмертным Чародеем. Жителей окрестных государств почитают они слабаками и деревенщиной — ведь только здесь каждый крестьянин умеет читать и писать, владеет оружием не хуже любого воина княжеских гвардий. Только здесь на скудных северных землях собирают богатые урожаи, только здесь любой получает из казны щедрое довольствие и огражден законом — как наместник, так и холоп, все равны перед волей Короля. Только здесь не происхождение, а личные таланты способны открыть тебе дорогу к любому посту: способных детей рано забирают на обучение и службу. Ангмарцы спесивы и заносчивы перед чужаками, но покорны своим начальникам.

Великая сила собирается ныне в Ангмаре. Впервые княжество собирается вступить в открытое противоборство с соседями. До сих пор в боях участвовал только Рудаур — воинственное, дикое княжество. Но ныне в Рудауре правит ставленник ангмарского Короля, и постепенно Рудаур становится близнецом Ангмара — та же воинственная мощь, те же суровые дисциплина и порядок. Пока еще Архедан и Кардолан сдерживают натиск растущей мощи соседей, но близится час, когда они падут под ударом могучего, гордого Ангмара, предводительствуемого бессмертным Чародеем с Востока. Оттого сердца ангмарцев полны отвагой и желанием испытать в настоящем деле свои силы.

А у руля этого государства стоит тот, кто некогда был известен как Тиндомэ, Черный принц. Ныне по имени едва ли кто назовет его — Королем или Чародеем, а чаще вместе — Король-Чародей прозывают его. Правитель строг, но справедлив — так думают о нем подданные. Редко теперь видят они его, только самые старые помнят, как во времена их молодости неутомимый правитель мог очутиться в любом уголке княжества, а теперь уже королевства, лично участвуя во всех делах. Теперь его участия не требуется — выросли новые подчиненные, неукоснительно насаждающие его волю во всех землях двух княжеств. Давно уже не слыхали в этих землях о бунтах и восстаниях, о нарушениях указов и бесчинствах управителей. За любое преступление расплата одна — смерть. Новое поколение выросло, впитав эту заповедь с молоком матерей — оттого так мало новых бунтовщиков и недовольных.

И катится размеренно и строго жизнь королевства. В небольшом замке из черного камня собираются советы и планируются новые и новые меры, которые должны сделать Ангмар еще более сильным, еще более богатым. Снуют неразговорчивые гонцы, исправно приезжают телеги с произведенными товарами, посылается по землям денежное и хлебное довольствие. Тренируются солдаты, работают в своих цехах ремесленники, пашут землю крестьяне. Словно гигантский муравейник, трудится с утра до ночи и плодится княжество.

А что же король? Рад ли он всему, что происходит по его воле? Король, как всегда, равнодушен. Король тоже служит, хотя никто об этом не знает, служит своему Повелителю, о котором уже многие столетия не слышали в мире. Служит так же, как служат все остальные его братья и сестры, бессмертные Призраки, во многих землях бескрайних просторов Средиземья. Король монотонно выполняет свою службу. Ему давно уже многое безразлично. Пустота и холод властвуют в его душе. Уже многие годы ничто не способно поколебать его равнодушие — и весть о победе, и смертный приговор равно проходят мимо него, оставляя след лишь в памяти, не в сердце. Служение, последняя воля Повелителя — вот то, что в какой-то мере волнует его. Но и это не искреннее волнение ревностности — просто сознание того, что выполнение этой воли способно хоть чем-то занять бессмысленно катящиеся мимо дни.

Равнодушный холод давно живет в сердце Короля-Чародея. И холодом пронизан его дворец, холодом полны глаза его приближенных. Холодом и расчетливой жестокостью — ибо проще всего быть жестоким. Взывать к совести, к патриотизму, чести — тяжкий труд, ведь слишком много тех, для кого эти слова мало что значат. А страх — вот она, реальная сила, способная привести кого угодно к подчинению. Страх мешается с заносчивостью в душе любого из жителей двух королевств.

Где-то на востоке, за глухими дебрями зловещего Сумеречья стоит замок Дол-Гулдур. Там правит Второй, туда нередко приезжают прочие члены Девятки. Вокруг него суровым и расчетливым чародейством возведены неприступные преграды, в которых морок и наваждение мешается с ловушкой и засадой. Ни эльф, ни человек не смеют приблизиться к этим землям. Гарнизоны орков и северян — таинственные обитатели чародейского замка. И там копятся силы, и там тот же лед истекает из глаз господина замка. Все они стали льдом — лед в мыслях братьев и сестер по Служению, который чувствует Первый, лед в их коротких посланиях, лед в их поступках. Безжалостные правители, жестокие слуги прозванного Жестоким.. Улаири..

Обрывки рукописи:

"... в страшное время дописываю я этот свиток, что постараюсь ценой своей жизни передать в южные княжества. Еще недавно я был секретарем Его Величества, короля Арвелега, да будет всемогущий Намо Мандос милостив к его духу, что ныне явился в его чертоги. Ныне же я один из воинов, что уцелели в бесславной битве за Амон Сул. Заветный камень Амон Сула я вынес на себе, пряча в своих одеждах, но то, что увидел я в тот краткий миг, пока прикасался к нему, жжет мое сердце тем же огнем, что обжигал ладони Фэанорингов, когда они держали в руках волшебные Сильмариллы. Ибо мощь Ангмара неисчислима, Архедан и Кардолан разрушены и захвачены, разрушена и сама Амон Сул, уничтожены почти что все потомки дунэдайн. Только лишь Форност еще удерживаем мы, здесь, в Форносте я и пишу свою историю. Говорят, что скоро подойдет войско Кирдана, и поможет нам, но кто знает, сумеем ли мы выдержать осаду, ибо в битве за Амон Сул войско противника вел не только проклятый Король-Чародей, но и трое подобных ему во всем проклятых колдунов, и мощь их была ужасна, а от одного ведьминского крика даже самые храбрые воины теряли силу и рассудок. На рассвете перешли она реку, и была их мощь подобна тяжелой палице. Пал Арвелег, сын же его Аратор еще юн, не вошел в возраст. Воистину, это конец всему..."

Победа Ангмара была легкой. Всего за несколько дней были разбиты два княжества. Потери врагов были неисчислимы. Потери же объединенного ангмарско-рудаурского войска не так уж и велики. Но ангмарский король не желал испытывать судьбу и удачу до конца. А потому, после молниеносного штурма Амон Сула осада Форноста не длилась долго. Узнав о приближении войск Корабела, Чародей приказал отвести войска от осажденной крепости без боя. Войска отошли на те захваченные земли, которые были в силах удержать.

И вновь над сумрачными землями Севера воцарился мир. Тревожный, наполненный страхом и предчувствием близкой войны. На захваченных землях прочно укрепилось ангмарское войско, насаждая свой уклад и обычай. Горе побежденным.. но не так уж и много горя принесло это завоевание всем, кроме потомков дунэдайн. Этих не щадили — зато прочие племена скоро приняли новую власть и образ жизни.

Мир тянулся долго, без малого двести лет.

Но длиться вечно он не мог. И однажды осенью Ангмар поднялся вновь, чтобы сокрушить последние остатки противника. Пал Форност, опустошены войском жестоких и беспощадных северян остатки земель Архедана. Долго оборонялся король Арведуи, но пал и последний бастион дунэдайн, и отныне северяне были только таящимися в лесах остатками некогда гордых племен. Но королю все же удалось спастись бегством. Впрочем, ненадолго продлило это его жизнь. Победа Ангмара была полной и окончательной, так казалось всем.

Двое лазутчиков, таясь, пробирались по землям, на которых утвердился победоносный освободитель, принц Эарнур, предводитель гондорского войска. Тоненькая оборванная девчушка, и юноша чуть постарше, неразличимо схожие — темноволосые, с бледными лицами, но раскосыми глазами. По виду — типичные горцы, жители севера. Судя по бедному, залатанному и порванному поверх залатанного платью — отнюдь не солдаты ненавистного Ангмара. Те были одеты лучше, выглядели более сытыми и надменными. Так, мелкая шелуха. Крестьяне. Их не опасались, солдаты блистательного Гондора даже иногда кидали мелкую монету или кусок хлеба.

Тхин и Таэр пробирались в Ангмар. Но казалось, что путь ведет их неведомо куда. Сегодня они идут на север — завтра на восток. Сегодня ночуют у костра одного из легионов, благодаря и целуя руки за миску солдатской похлебки — завтра ковыляют от одной сожженной деревни к другой. Самый пристальный взгляд не увидел бы в них ничего, кроме пары обездоленных побирушек.

Но внимательные глаза подмечали все. Число войск, лошадей, оружие. Внимательные уши ловили обрывки разговоров — они притворялись, что не знают языка гондорцев, говорили только на маловразумительном для солдат горском наречии. Но под внешностью чумазых оборванцев таились многие качества, о которых трудно было догадаться. Знание языков. Умение разобрать каждую реплику в многоголосом разговоре. Цепкая память. Они были настоящими, хорошо обученными лазутчиками.

Они были еще детьми, но эти дети выросли во дворце Короля-Чародея. Они были жестоки и циничны, злопамятны и расчетливы. И все же то, что они видели на своем извилистом пути на север, заставляло их содрогаться, а души обугливало черной ненавистью к освободителям.

Гондорское войско, горевшее духом праведной мести, не щадило никого. Убивали всех. Сжигали все. Следом за войском не осталось ни одной уцелевшей деревни, ни одного не вытоптанного поля, ни одного живого жителя "проклятого Ангмара".

Поражение казалось абсолютным.

Рано утром Тхин разбудил сестру. Пора было отправляться в путь, уже не маскируясь, а любой ценой прорываясь к своим. Промедление было гибельным, они оба понимали это. Слишком быстро продвигалось войско противника, слишком быстро отступали под натиском превосходящего числом во много раз противника ангмарцы.

Они украли лошадь у солдата, который не особо бдительно — беспечность победителя — караулил на своем посту. К полудню они уже скакали по следам первых полков, которые вел сам принц Эарнур. Полки продвигались медленно, несмотря на то, что не встречали сопротивления — все войска Ангмара были отведены далеко назад. Но они продвигались уверенно и ровно.

По стылому рассвету, по хрустко заледеневшей ранним весенним утром дороге копыта крупной гондорской лошади стучали пугающе громко. Но некому было вслушаться в этот топот — ни одной живой души не было видно на всей дороге. Только свист ветра, только ледяной воздух, бьющий в лицо. И — тишина.

Странную картину — верстовые столбы, стоящие слишком близко друг к другу, ослепительно черные на серовато-сером инее, покрывшем дорогу, они увидели издалека. Тхин не остановил коня — сейчас их не волновало ничего. Только бы добраться, только бы успеть. Но, поравнявшись со столбом, он странным для опытного наездника истеричным жестом натянул поводья, заставляя лошадь встать на дыбы, и не слез — свалился с лошади, прижимая руки ко рту. И его сестра, ледяная, циничная Таэр, не удержала его, падая на лошадиный круп и закрывая лицо чумазыми ладонями.

К столбу было прибито человеческое тело. Обугленное и обгорелое, и поза его выдавала то, что сожжен он был заживо — тело так и закоченело в последнем напряжении нестерпимой муки. Запах ошеломил их, до тошноты, до умопомрачения.

И вереница таких столбов тянулась далеко за горизонт.

Это потом эту дорогу — всего-то пара лиг — назовут Дорогой Мести. Это потом память о ней сотрется, растает в умах тех, кто видел ее, как тает ночной кошмар, который не в силах выдержать разум человека.

А сейчас двое детей-оборвышей смотрели на скрюченное обгорелое нечто, что еще недавно было живым человеком, и не хотели смотреть, и не могли не смотреть.

Король Ангмара смотрел из окна своего замка на сборы своей гвардии, и не видел суеты во дворе. Выцветшие глаза его были сейчас словно два колодца в бездну, и не было никого, кто осмелился бы заглянуть в них. И заглянувший не смог бы поведать об увиденном, ибо разум оставил бы его навеки.

"Будь ты проклят, сделавший это! Будь ты проклят всеми проклятиями сущими, и проклятиями, которых нет еще в мире!"

И, проклиная и ненавидя, он смотрел в глубины своей души, и видел, что даже чудовищное убийство его пленных воинов не могло заставить его чувствовать боль. Лед, только серый тусклый лед был в нем, и льдом был его взгляд, и голос, когда выслушивал он сбивчивые, невозможные слова своих соглядатаев-детей. Ненависть была льдом, и жажда мести была льдом, и не было ничего и нигде, кроме этого льда, и он боялся себя — впервые в жизни, и не хотел знать ничего о себе.

А потом он простер ладони в сторону запада и юга, и холодные губы его шептали слова, которые еще никто никогда не произносил, и не посмел бы произнести. И стрелы заклятия летели в тусклый полдень северной весны, и впивались в землю, обрушившись из зенита, и земля стонала от боли под тяжестью невиданно злого чародейства. И шевелилась почва над могилами и курганами, и сухие кости мертвых скрежетали под землей, и оживали мертвые, чтобы жить не жизнью, но подобием ее. И обретала нежить силу и ненависть, и желание зла всякой истинной жизни.

"Вы покорили мою землю — но вашей она не будет никогда. И смерть воцарится на ней — смерть за смерть, и страх будет на ней — страх за страх. "

Заклинание было тяжелым, почти невыполнимым, нужно было отдать всю свою магическую силу и вложить в него всю свою волю, не оглядываясь назад, не думая о том, останется ли в тебе силы, чтобы выжить после него. Но Король не думал об этом, думал он только о мести и о своей ненависти.

Он не пал мертвым, произнеся свое проклятие — он был бессмертен. И даже силы на то, чтобы предводительствовать своим войскам осталось в нем довольно. Но почти сразу после того, как произнес последние слова заклинания, он услышал Зов. Это был голос Повелителя.

"Возвращайся немедленно, оставь все, и скачи в Дол-Гулдур. Я вернулся, и ты нужен мне".

Вернуться — прямо сейчас? Когда до последней битвы осталось менее суток? Но голос был неумолим, он приказывал возвращаться не медля, прямо в сей же момент.

И, ощущая холод и пустоту на месте прежнего уважения и преданности, он отказался. Только после битвы — да, невзирая на ее исход — но только после. И даже не удивлялся своей непокорности — удивляться было нечему, и быть преданным или покорным было тоже нечему: не было уже ничего в этой плоти. Все последнее ушло в заклинание — и осталась лишь пустота, полуживая плоть с черным зябким холодом внутри.

Битва была проиграна. Проиграна безнадежно — зная участь пленных, ни один воин не пожелал сдаться в плен, и не один воин не покинул поля боя. А предводитель и не приказывал уходить — ему была безразлична участь своих недавних подданных. Они были уже в прошлом, ему было пора покидать Север. Покидать все, создаваемое столетиями, все, в чем был отпечаток его помыслов и желаний. В неизвестность, в новую борьбу вела его воля Повелителя, и безразлично ему было, что ждет его впереди — война или мир, служба или одиночество. Но оставалось последнее — здесь.

По трупам павших направил он своего коня вперед, туда, где под черно-серебряным штандартом победоносно гарцевал на коне принц Эарнур. Рядом с ним держался эльф — незнакомый, из-под шлема его развевались пряди золотых волос. И принц пришпорил коня навстречу ему, доставая меч, но лошадь под ним встала на дыбы, почувствовав приближение Улайри.

Голос Короля-Чародея разнесся над полем:

— Я вызываю тебя, принц-убийца, на поединок!

Издалека он не мог видеть лица эльфийского советника, но иным чутьем чувствовал его тревогу, и боль, и горечь. За что горечь — за то, что твоего победоносного смертного ожидает сейчас, или за то, от чего ты не смог удержать его там, на дороге, которую будут звать Дорогой Мести?

И , когда взгляды Эарнура и Короля встретились, принц прочел во взгляде бледноликой нежити, на которой не было даже доспеха или шлема, свой приговор, и был этот приговор страшен — не смерть, но что-то во много раз более страшное была там, и тьма, и ледяной холод...

И поводья выпали из его рук, и окончательно утратившая разум лошадь унесла его прочь, громким ржанием разбивая невозможную тишину над полем боя.

Ангмарец подал лошадь чуть вперед, к незнакомому эльфу. Тут же те, кто столпился вокруг, подались вперед, но эльф остановил их негромким приказом, сам выехав вперед. Им не нужно было говорить вслух — оба они умели говорить мысленно, но ни одному из них не хотелось касаться мыслей друг друга.

— Наш поединок с ним состоится все равно.

— Это не поединок, это убийство.

Ангмарец зябко пожал плечами, покрытыми черным тяжелым плащем и повернул коня, уезжая прочь.

Его никто не преследовал.

А через несколько десятков лет последовал вызов, и король Эарнур не ответил на него. Но ответил на третий — и последний — а с тех пор никто не знал о нем в землях Запада.

...восемь неразличимых фигур в черных плащах окружили короля и двух его слуг, и, оглянувшись, король увидел, что он уже один — слуги лежали на земле с перерезанными глотками. Горячая кровь, пульсируя, выливалась из зияющих ран.

Король схватился за свой меч, и навстречу ему выступил ненавистный Ангмарец. Меч был в его руках — странный, незнакомый меч, сделанный вопреки всем оружейным канонам некогда славного Нуменора, и, когда Ангмарец сбросил плащ на руки кому-то, кто стоял прямо за ним, оставшись в легком серебристо-сером одеянии, король взглянул ему в лицо и увидел там улыбку.

Шаги судьбы, настигающей его, слышались гулким набатом — а может, это просто пульсировала кровь в висках.

Он дрался яростно, не желая расставаться со своей жизнью, а соперник был холоден и почти ленив, и кровь на рассеченном плече была такой алой, невозможно живой, слепящей в серо-стальных вечерних сумерках. И блеклой, почти что серой была кровь, что украсила странным орденом рубашку соперника, сочась из единственной неглубокой раны, что сумел нанести король.

Силы его были на исходе, и наступил момент, когда он, пошатнувшись, упал. И увидел над собой лезвие меча, и закрыл судорожно глаза, готовясь к неведомому, к смерти, боясь ее и заставляя себя не бояться неизбежного, и вспоминая разом всю свою жизнь — яркие летние краски и улыбки женщин, блеск короны и выигранные турниры, и еще многое и многое вспомнил он в краткий миг, в который готовился встретить смерть. Но вместо нее пришло липкое и удушливое забытье.

Потом его долго везли куда-то, потом оставили одного в темной комнате — он едва мог различать творящееся вокруг, глаза и уши были словно бы забиты пыльным серым войлоком. А потом он перестал — быть, и небытие длилось вечно...

А еще через несколько дней в Барад-Дур появился странный человек, или существо, походящее внешне на человека. Он был средних лет, когда-то статен и красив, но теперь тело его было, словно бесформенный мешок, а лицо — расслабленным и ничего не выражающим. Глаза его были абсолютно пусты, но иногда в них загорался странный свет, и тогда тело его напрягалось, а голос обретал странную властность. Но голос словно бы не рождался в этом теле, а приходил извне.

Голос Саурона звали его, и он был только голосом Повелителя, который управлял им мысленно на расстоянии. Ничем иным, кроме марионетки, мозг которой был жестоко выпотрошен, стерт, в котором остался только минимум умений — есть, одеваться, двигаться, он более не был.

Такова была месть Короля-Чародея и его подарок своему Повелителю.

— Перед тобой не воин, а женщина!

И она, неловко рванув рукой, в которой держала меч, застежку, сбросила шлем с головы. Волна золотистых волос окутала ее, словно невозможно дорогой царский убор.

Женщина? Ну и что? Не все ли равно, кто выступит перед ним — если в руках меч, то это враг. Врага нужно убивать, потому что таков приказ Повелителя.

Женщина? Женщина, а не воин... И, значит, ее рука может оборвать его жизнь так же легко, как жизнь простого смертного. Значит, она может даровать ему освобождение от уз...

Уйти сейчас? В разгаре сражения, оставив свои войска на произвол судьбы? На правом фланге войска неудержимо теснят рохиррим, и эта девица — явно из них... Какая же ерунда лезет в голову! Ведь это означает полное освобождение. Навсегда.. навсегда...

Король медлил, давая девушке прийти в себя и нанести свой удар. Он ждал и жаждал этого удара, как уже тысячелетия не жаждал ничего. Он смотрел на хрупкую девичью фигурку, на ее пшеничного цвета, сияющие в свете полудня волосы, а видел иное лицо, иные глаза — темные, почти что ночные, пряди черных волос вокруг узкого, почти треугольного лица и тонкие скорбные губы...

Возлюбленная моя, я жду. Я молю тебя об этом — дай мне освобождение. Вот я стою перед тобой, и в твоей руке меч, и имя ему — Свобода, так почему же ты медлишь и не наносишь удара?

Кто-то ударил его мечом в спину — не опасно, а боли он не чувствовал, всеми помыслами сосредоточившись на ожидании, радостном ожидании смерти и освобождения.

И девушка наконец-то ударила — неловко, метя в грудь, но ее удар рассек шею, почти что отрубив ему голову.

Боли не было.

Просто мир — привычное сочетание красок — вдруг померк, на краткое мгновенье. И вернулся вновь.

Яркий, безумно яркий мир. Теплый, почти что обжигающий своим теплом привыкшего к вечному холоду бессмертного. Бывшего бессмертного. Он видел пронзительно голубое небо, ярко-зеленую траву вдалеке, алые потеки крови на серебристо блистающих доспехах павших. Мир был оглушительно громким, полным звуков человеческой жизни — он больше не слышал ничьих мыслей, он слышал только звуки битв.

Он взглянул на свои руки и не увидел ничего — он был бесплотен.

И он знал, что у него остается еще немного времени, прежде чем сила, которая уже влекла его к себе, неумолимо прикажет ему проститься со всем миром.

Он глядел на солнце, на небо, на горы вдалеке, на блистающие белые башни Минас-Тирита, и чувствовал покой и радость. Теплый, мягкий покой...

Больше он никому не служил. Все долги были оплачены, все старое забыто, никаких приказов, никакой памяти о верности или преданности. Он больше не был слугой Повелителю, он исполнил свой долг до конца, и теперь был свободен, свободен, свободен!

— Ты оставляешь меня? Сейчас? Ты нужен мне, я смогу задержать тебя здесь.

Слова бывшего повелителя казались ему смешными. Бесплотной тенью, видимой только зрением Майа стоял он перед ним, и не говорил ничего. Просто слушал.

— Ты не должен, не можешь уйти сейчас! Ты мне нужен...

— Я ухожу, прости.

— Ты.. ты рад покинуть меня? Рад предать меня в самый опасный момент?

— Я никого не предаю. Я просто ухожу. Меня больше нет.

— Предатель!

— Прощай, Повелитель! Прощай навсегда.

Саурон смотрел вслед тающей в коридорах бесплотной тени, бессильно стиснув подлокотники кресла. Ушел тот, с кем он привык делить все свои помыслы и планы, на кого полагался во всех последних войнах. Тот, кто был его главной надеждой и главной опорой. Оставались еще восемь, но Девятка уже не была тем, чем она была с Королем.

Но впереди была победа, полный разгром противника. Еще несколько часов или дней — и весь Запад ляжет под ноги победоносному маршу его войск. Все земли — до Гаваней, покорятся ему. Окончательная, последняя победа — последняя цель. Он никогда не думал о том, что будет делать, победив — всегда это было так далеко, так недостижимо. Но теперь оставалось совсем немного — а потом будет время, чтобы подумать.

Но где же все-таки Кольцо?

Долго, долгие дни шел по землям Мордора небольшой воинский отряд, которым предводительствовали вожди всех еще свободных стран Запада. Через несколько дней он стал еще меньше — часть воинов, не выдержав, попросила позволения вернуться. Их отпустили без слова упрека — нет позора в том, чтобы уйти, когда твои силы на исходе, когда твоя рука не может держать меч. Лучше уйти, и биться с честью в иной земле, чем в бою оказаться слабым и беспомощным от страха, который навевает на тебя проклятая земля, что веками была под властью зловещей Тьмы.

И стоял у врат Мордора воинский отряд, и смотрел на них из башенного окна Повелитель Мордора, а внизу, за воротами, ждало мановения его руки огромное войско, уже построенное для боя. Только один жест — и превосходящая во много раз мощь втопчет в кровь и грязь наглецов, посмевших прийти столь жалкой кучкой под стены крепости могущественнейшей из держав Средиземья.

Саурон наслаждался близостью последней победы. Только жест — легкое движение кисти — и откроются ворота, и будет недолгая битва — последняя битва, в которой будут растоптаны в прах все упования этих смехотворных вождей жалких стран Запада.

Саурон ждал.

А память неумолимо выталкивала из своих темных недр видение давно ушедшей эпохи — такой же небольшой отряд обреченных героев у ворот другой, давно забытой всеми крепости, и такой же миг ожидания...

И он все медлил.

А потом он вдруг обернулся к другому окну, к тому, из которого был виден Ородруин. Кольцо было там — там, с двумя из загадочных полуросликов, и они стояли у самого жерла вулкана, измученные, бессильные. Но один из них не казался Повелителю Мордора таким — на пальце его было Кольцо, и он объявлял себя его владыкой. Саурон усмехнулся. Даже лишенный силы Кольца он был бесконечно сильнее этого существа.

Он, больше не раздумывая, подал сигнал войску за воротами.

Но было уже поздно, потому что Кольцо падало в жерло Ородруина, а он уже знал в молниеносном проблеске знания, что Кольцо там, потому что его хотели уничтожить навсегда.

Создатель Кольца знал то, чего не знали мудрые Истари. В нем заключалась сила такой безумной мощи, что уничтожение Кольца разрушило бы весь мир. И кольцо коснулось лавы, и жар ее растопил золото, высвобождая Силу, что голубой невидимой обычному взору змеей таилась в нем. Волна голубого пламени поднималась над вулканом, над всеми землями Востока, над миром...

Волна голубого пламени сжимала мир, жадно обнимала его, и так немного оставалось до катастрофы...

И усмехнулся горько Повелитель Мордора, видя, что надежды глупцов уничтожают тот мир, который так желали спасти.

Вдруг, неожиданно для самого себя, он рванулся навстречу волне Силы, принимая ее в себя, зная, что это гибельно для него, но предпочитая гибель свою гибели всего мира — мира, в котором еще осталось что-то от того, древнего, в котором он юным созданием с сияющими глазами стоял перед Темным Валой, протягивая ему сделанный меч...

Он вбирал в себя силу, до тех пор, пока мог, и знал, что чем больше заберет ее в себя, тем менее разрушительной будет та катастрофа, которая последует за его развоплощением.

Быть может, я еще вернусь — быть может, мне еще будет куда вернуться... Если хватит силы — принять Силу.

А потом мир вспыхнул нестерпимым голубым огнем, и раскололся на миллионы частей... нет, раскололся он сам, и не было вокруг больше ничего, кроме тьмы, холода и бескрайних ледяных полей.

                * * *

Нет ничего, ничего и нигде, кроме боли и тьмы,
Нет никого, никого и нигде, кто бы мог мне помочь.
Я не узнаю себя, даже если однажды вернусь в этот мир.
Он не простил бы меня, если б знал обо всем... Значит — прочь.
Вихрем распластанной ночи на стенах тюрьмы моей,
Камнем, сорвавшимся в бездну с края последней надежды,
Птицей, разбившейся насмерть о скалы у мертвых морей,
Вечно — развоплощенный и проклятый, вечное — между.
Между — глазами жадных и мудрых детей странных миров,
Между — тенями магических мест, ушедших в небытие...
Призрак, разбитый, и памяти не хватает даже на стон,
Призрак — да только руки помнят тепло очага, и имя твое...
Только нет ни рук, ни лица, а они все болят,
А они все просят — дай нам снова творить,
И все тело, что умело когда-то молчать,
Разрывается криком немым — оно хочет любить.
Вечности нет — это только ход миллионов секунд.
А одна из них — я, и они никак не пройдут.
Циферблат вселенских часов заржавел от крови моей,
И встали часы, и нет времени больше. Не веришь — проверь!
Ты, ребенок, изломанный чуждостью мира, где я — только сказка,
Ты, что ищешь меня в этих книжных нелепых страницах из небытия,
Оглянись! В этом зеркале странное марево, ярость и ласка,
Ты искала меня повсюду — вот, взгляни, это — я...
Только призрак бесплотный, только ночи крыло над твоим ночником,
Хочешь — я буду рядом, я сумею стать твоим двойником?
Если ты разглядишь мою тень между черной луной и туманом,
Я расскажу тебе сказку — сказку, где не будет обмана...