Ниэннах.

Мастер.

(~1200-1500 годы II Эпохи)

  Странник был в запыленных черных одеждах, высок ростом и ясноглаз, а в темных волосах его запутались серебряные нити. Держался он со спокойным достоинством, и Келебримбору поклонился, как равному.
— Мир тебе, странник. Садись. Хочешь вина?
Тот покачал головой.
— Поведай нам, кто ты, откуда идешь и какая судьба привела тебя в Эрегион.
— Долгим был бы мой рассказ, даже если б я захотел только перечислить те земли, в которых побывал, — негромко заговорил странник; Квэниа, невероятно чистый выговор — нечасто теперь услышишь такое. — Пришел я в Эрегион, ибо великая слава идет об искусных кузнецах его и о Владыке Тиелперинкаре, одном из искуснейших мастеров Эндорэ. Коль скоро и мне ведомы тайны металла и камня, мыслю я, что, быть может, они пригодятся здесь; одинокому скитальцу, проводящему дни в дороге, а ночи — под звездным небом,
пользы в этих знаниях немного.
— Если слова твои правдивы, Мирдайн будут рады тебе, странник. Но ты не сказал ничего о той земле, откуда пришел,
ни о роде своем, и имени своего не назвал нам...
  Странник поднял на Келебримбора глаза и ответил глухо:
— В ту землю, откуда я пришел, мне не вернуться никогда. Я... этлендо; так и зови меня, Владыка Эрегиона. И позволь
мне более не говорить об этом.
  Этлендо, изгнанник... Келебримбор задумался; пожалуй, этот странник нравился ему. Да и, судя по облику, Нолдо...
— Пусть будет так, как ты хочешь, — решил он, наконец. — Я прикажу проводить тебя в твои комнаты. Отдохни с дороги; утром мы поговорим еще.

"Ты волен ходить, где хочешь: смотри, узнавай, спрашивай..." Резная высокая дверь была приоткрыта; он потянул за дверное
кольцо, заглянул... Замер на пороге.
  Все было так — и не так, как — дома (впервые за сотни лет он назвал домом не суровый замок в скалах — тот, сгоревший город с домами из медового резного дерева, но не успел даже заметить этого). Он бесшумно шагнул внутрь, прошелся по кузне, мимолетно касаясь наковальни, инструментов, пластин и слитков металла, столешницы массивного деревянного стола, изрезанной какими-то фрагментами, набросками узоров — так знакомо, слишком знакомо, будто сам он, склонившись над ней, вырезал — торопясь, чтобы не потерять увиденное, найденное — узким ножом стебли, цветы, драконов и птиц, и зверей уж вовсе неведомых... Пригляделся. Один узор был не окончен — видно было, что мастер несколько раз повторял его, пытаясь найти единственно нужное, да так до конца дело и не довел. Нож лежал рядом — он протянул руку, удобно легла в ладонь прохладная рукоять — задумался, прочертил в воздухе какую-то
линию, завиток...
... а когда оторвался от рисунка — легкого, летящего, совершенного-в-незавершенности — долго смотрел, словно боялся поверить своим глазам, и внезапно жгучая радость захлестнула его — оказывается, он ничего не забыл, руки, пять столетий державшие меч, не отвыкли от резца, он все помнил!..
Он был — дома.
И что-то дрогнуло слева в груди — знакомо, так знакомо, легкий холодок — еще не замысел, предчувствие его...
— Это будет... — шепотом, чтобы не спугнуть, — чаша. Чаша, — повторил, не замечая, что говорит на древнем языке Севера — эл-эстъэ коирэ-Сайэ...

Сотни лет не знал он труда столь радостного, столь вдохновенного; и когда на утро третьего дня дверь мастерской растворилась — обернулся, и не успев еще против солнца разглядеть того, кто появился на пороге, проговорил счастливо и светло:
— Тарно айанто, мэй арантайне эл-коирэ Сайэ...
И — осекся. Вошедший был не в черном, как ему показалось в первое мгновение — в золотисто-коричневом и темно-синем. И волосы, перехваченные не привычным кожаным ремешком — легким серебряным обручем, не иссиня-черные — пепельные, отливают на солнце серебром.
  Как же так, Мастер?.. — медленно, как истаивает туманная дымка, исчезла — истаяла улыбка, ушла радость.
Как же так...
Медленно, медленно поставил он золотистую солнечную чашу на край стола.
— Ранэн, я не понял твоих слов — прости...
— Я... — глухо проговорил странник, — я сделал, кармо... сделал эту чашу... чашу Солнца... и... радости.
  Миг — и он уже на пороге.
— Постой!..
  Он не обернулся.
  Келебримбор не успел надолго задуматься над непонятными словами на неведомом языке, которые произнес странник: осторожно, медленно подошел к столу, не отрывая взгляда от чаши, затаив дыхание, взял ее в руки — металл был теплым, живым, свет дробился в пластинках золотистого берилла, переплетенного легким светлым кружевом, словно стекло витража, солнечными бликами пробегал по внутренней стороне стенок, и росинки дрожали на стеблях неведомых трав, на лепестках цветов...
  Артано...
  Кажется, он произнес это вслух — восхищенным шепотом, с каким-то благоговением скользя кончиками пальцев по кованому — живому металлу.
  Что он сказал?
  Чаша радости. Чаша Солнца.
  Так же тихо и медленно Келебримбор вышел наружу, под потоки солнечного света, и тихо проговорил:
— Смотрите...

...Здесь тихи и медленны воды Гландуин, и серебряные ивы склоняются над заводью. Так тихо-тихо, что можно обмануться — можно снова поверить, что ты — дома, что не было сотен лет одиночества, что — вот сейчас, через миг всего — подойдет к тебе — высокий, темноволосый и ясноглазый и тихо окликнет — то ли мыслью, то ли шепотом, похожим на пение ветра в тростниках: Таирни...
  Он с трудом удерживается, чтобы не обернуться. Это безумие. Ты знаешь, что он не придет. Никогда. Ты ведь знаешь.
  Но он не властен уже бороться с наваждением — а потому просто ложится ничком, зарывшись лицом во влажную, пахнущую весенней горечью траву, повторяя, повторяя, повторяя — одно только слово...
  Сильная и легкая рука ложится ему на плечо, он невольно сжимается на миг от прикосновения — и резко поднимается, оборачивается — с радостным изумлением, еще не смея поверить, с безумной надеждой:
— Тано?..
— Ты прежде никогда не называл меня так... Я искал тебя, ранэн: ты так внезапно ушел... Хотел сказать тебе — Гвайт-и-Мирдайн будут рады, если ты станешь одним из нас... что с тобой? Ты не рад?
— Нет, кармо, — через силу — лезвием осоки по сердцу ожгло вернувшееся чувство потери — выговорил странник. — Я рад. Я... благодарю.
  И отвернулся, незряче глядя на бегущую воду.

...Ни звука, ни шороха:
Все гуще осока в заводи,
Все выше травы разлуки.
Все думал — можно помедлить;
Теперь — отыщешь ли путь...

  Теперь его будут называть здесь — Артано. Потом — Аннатар, Дары Приносящий. Ведь нужно же как-то звать того, кто не
открывает своего имени...
  И никто из Гвайт-и-Мирдайн не станет спорить с Келебримбором, когда тот скажет страннику — оставайся с нами. Чаша радости, чаша Солнца — его посвящение в Братство Мастеров.
  У артано Аннатара были свои странности — у кого их нет, впрочем? Расспрашивать было бесполезно: молчаливо удивлялись тому, что он никогда не говорит — тано, только кармо или кэредир, тот-кто-создает. Он знал язык Нолдор — но, переходя на него, изъясняться начинал несколько старомодно, а больше говорил на Квэниа — так, должно быть, звучал этот язык в благословенном Тирионе-на-Туне, не раз думалось Келебримбору. Говорил он зачастую резковато, как тот, кто привык отдавать приказы и повелевать — временами Келебримбор сам удивлялся, почему такая манера разговора его не отталкивает, не задевает гордости ("А гордость Нолдо задеть несложно," — усмехался он про себя).

— Аннатар.
  Голос Нолдо звучал очень тихо, но была в нем какая-то неуловимая звенящая нота.
— Аннатар, я хотел... хотел просить тебя... Будь моим братом. Пусть смешается наша кровь...
  Странник вскинул на него широко распахнутые глаза, лицо его озарилось внезапно трепетным мерцающим светом, стало юным, вдохновенно-светлым — Мастеру Келебримбору просто не хватило бы слов, чтобы рассказать об этом нежданном и чудесном
превращении, он умолк, глядя изумленно. Брат... Свет и Тьма — ладонь-к-ладони, как должно быть от начала мира... и окончится одиночество, окончится безнадежная и бессмысленная война эта — брат мой... Те воины Аст Ахэ, которые хотели дать клятву кровного
братства, рассекали ладонь левой руки, и соединялись руки в рукопожатии — ладонь-к-ладони, рана к ране, и смешивалась кровь.
  Но он же не знает — он не понимает, что произойдет, не знает, кто я! А объяснить — не отшатнется ли в ужасе от порождения Тьмы?
  А если не говорить сразу... потом, постепенно, исподволь...
  Нет. Нельзя начинать с полуправды. Может быть, потом, когда сумею рассказать тебе — когда ты поймешь... брат.
— Нет, — тихо сказал Аннатар. — Нет... прости, Тиелперинкар... Довольно и без того было крови пролито. Если слово не свяжет, не свяжет и кровь. Не нужно обряда. Не нужно. Не думай, это не потому, что я... Больше всего, поверь мне, я хотел бы видеть тебя моим побратимом, — горячо проговорил, глядя в глаза эльфу. — Но прошу тебя — пусть будет просто слово. Без клятвы крови. Я не могу... не должен сейчас рассказывать тебе, почему. Не спрашивай. Все равно — с этого мига ты — брат мой, и... и никогда я не подниму меча против тебя.
— Да будет так, — очень серьезно ответил Нолдо. И прибавил твердо, — брат.

...Единственно о чем странник рассказывал довольно охотно, так это о своей жизни среди Смертных, о тех землях и народах, которые видел в бесконечных своих странствиях.
— Я знаю это, но — они, Атани? Они что, запоминают все? Записывают? Ты говорил, что жил среди них — значит, знаешь, Аннатар?
  Келебримбор уже давно начал называть его этим именем — "Дары Приносящий"; слишком тяжело было выговорить — этлендо, да и просто мастером называть — странно как-то... Наверно, он из Нолдор Валинора: все они считают себя Изгнанниками, Этъанголди. Сам-то Келебримбор родился уже здесь, в Белерианде.
  Аннатар улыбнулся странной своей ускользающей улыбкой:
— Нет, они просто учатся видеть и слышать, каждый по-своему. Они все разные, Тиелперинкар, и каждый идет своей дорогой. Мой Учитель говорил: "К каждой цели ведут тысячи тысяч дорог, хотя Путь и один. Если ты идешь за кем-то по лесной тропе, ступая след в след, — не увидишь ничего, кроме его следов. Но подними голову, оглядись — тропа останется той же, и все же будет иной, твоей, потому что ты идешь по ней сам, видишь все своими глазами, замечаешь что-то свое, чего мог и не заметить прошедший здесь прежде тебя. Путь у вас один, а дороги — уже разные"...
— Хорошо... — Келебримбор улыбнулся, и Аннатар поймал себя на том, что ему хочется улыбнуться в ответ — так это выходило у него светло и по-детски доверчиво.
— А кто он — твой учитель? — спросил Эльф.
  И — тут же пожалел об этих словах. Ответная улыбка погасла, не родившись, сменилась еле уловимой гримасой боли, потом лицо Аннатара застыло, словно он хотел закрыть свою душу от Мастера.
...все гуще осока в заводи,
все выше травы разлуки...

  Eму часто казалось — он собирает ранящие осколки чего-то невероятного, раняще-прекрасного — того, что не вернется никогда. Он вспоминал с болезненной тщательностью каждое слово Учителя, обрывки случайно услышанных разговоров, пытаясь найти в них... что? — он не знал.
— По сути, учитель не должен ничему учить. Что тебя так удивляет? Ты должен просто позволить ученику быть самим собой, и, быть может, он тебя самого удивит своими творениями. Хочешь, чтобы он научился чему-то — просто покажи ему, что это возможно; пусть ищет свой путь сам. Пусть будет свободен в выборе пути. И никогда не считай себя выше своего ученика. Ты просто знаешь и помнишь больше — в остальном вы равны...
-...Не получается, — Келебримбор стиснул зубы и резко швырнул уже почти готовую брошь в угол. — Прекраснейшей в
Эндорэ хотел поднести в дар — и...
— Ты доверяешь мне больше, чем я думал, — никогда еще голос странника не звучал так мягко и так печально.
  Келебримбор стремительно обернулся:
— А как сделал бы ты?
— Я... — Аннатар задумался, словно вспоминая что-то; заговорил медленно, — я слушал бы металл, как ее голос; в
песне ее видел бы — образ и замысел...
  Келебримбор затаил дыхание; он уже не слышал слов Аннатара — слова сплелись в облик, в песню, и песня, непонятные слова, горчащие на губах, стали ожерельем из зеленовато-серебристых стеблей, и капли росы усыпали его...
— Ты создал это?..
— Да... давно. Твой замысел слишком дорог тебе, потому неудача страшит. Поверь себе. Слушай свое сердце...
...Серебряная брошь — орел с широко распахнутыми крыльями; на груди мерцает золотисто-зеленый берилл. Когда берешь брошь в руки, металл кажется живым, и волны ласкового тепла расходятся по всему телу.
— Это прекрасно, — почти шепотом проговорил Аннатар.
— Я тебя должен благодарить, — в улыбке Келебримбора скользнула тень смущения, — тано.
  Аннатар отвернулся.

— Выслушай слово мое, браннон Келебримбор.
Келебримбор удивленно приподнял бровь:
— Я всегда рад говорить с тобой, идрэн.
— Браннон, — эльф подчеркнул это обращение, — уже давно живет в доме твоем тот, кого называешь ты — Дары Приносящим; но ни ты, никто иной не знает, кто он и откуда пришел.
— Что с того? — пожал плечами Келебримбор. — Он — Мастер...
— Пусть так. Но разве не замечал ты, что он — другой? Да, знания его велики. И они... чужие, браннон.
— Он много странствовал...
— И потому мысли его непохожи на мысли Элдар? Вспомни — родичи твои отвергли его дары, не приняли и его самого, ты
же — привечаешь, как друга и брата, забыв о...
— О чем? — сдвинул брови Келебримбор.
  Эльф опустил глаза и долго молчал; решившись, вскинул взгляд:
— Об осторожности, правитель. Слишком близок стал твоему сердцу Аннатар, и многим не по нраву это.
  Келебримбор резко поднялся; теперь они стояли лицом к лицу.
— Долг правителя — печься о благе народа своего. Ты же, браннон, подобен Финарато, следовавшему более велению
сердца, нежели правде короля!
  Келебримбор стиснул кулаки:
— Мой народ не видел от Аннатара ничего, кроме добра!
— Почему же тогда он скрывает свое имя? Или оно запятнано бесчестьем и кровью? Облик его благороден, и речи мудры, и
бездны премудрости открывает он Гвайт-и-Мирдайн — но вспомни, не приходил ли прежде к Народу Финве подобный ему?
Разве не был столь же мудр и прекрасен Проклятый? И...
— Я слышал твои слова! — с холодной яростью оборвал его Келебримбор. — Слушай же, что скажу я тебе на это: верно, я принял Аннатара, я дал ему кров, он стал братом нашим...
— И ты хотел, чтобы он стал твоим побратимом, а он отверг клятву крови — ты же не спросил даже, в чем причина тому!..
— Это — между ним и мной! — прорычал Келебримбор; с трудом взял себя в руки, — Слово сказано, я же — хозяин слову своему: Эрегион будет домом ему, и ни одна дверь не будет закрыта перед ним, покуда желает он оставаться с нами! Слышал ли ты?
— Да, браннон Келебримбор.
На пороге эльф обернулся и проговорил вполголоса:
— Я молю Великих о том, чтобы не пришел черный час, когда ты вспомнишь мое предостережение.
Он закрыл дверь; постоял немного, потом почти беззвучно прошептал, словно слова эти страшили его самого:
— И еще я скажу тебе: я видел начало мира. Я видел Врага. И Аннатар воистину подобен ему.

...- Мне кажется иногда — весь мир ждет нас, а мы забываем о своем предназначении, замыкаясь в себе. Мы должны стать чем-то большим... более совершенным, может быть. Ты понимаешь меня, Аннатар?
— Да, — Аннатар поднялся, прошелся по мастерской, в раздумьи потирая висок.
— Я не знаю, как совершить это. Нужно что-то... инструмент, орудие... что-то, что поможет, придаст сил, — задумчиво продолжал Келебримбор.
— Орудие, которое поможет лучше слышать мир... тех, кто в мире... и будет с тобой всегда, — Аннатар остановился внезапно. — Кольцо?..

  Основой того, что будет — во исполнение замысла — дар Силы каждому из шести:
Дерева — изумруду, Металла — гелиодору, Камня же — горному хрусталю.
Дерева — хризолиту, Металла — огненному опалу, голубому топазу — Камня.
Каждому из Начал — то, что изменяет его:
Дереву — Вода, Металлу — Огонь, Камню — Ветер.
Средоточием их — Седьмое — Земля...
  Мы познавали и учились, творя Семь — и это было радостью для нас обоих. Мы вложили в них то, что знали сами. И они были прекрасны, они были — живыми, теплыми, искристыми; и, уже понимая, что создали не совсем то, что хотели изначально, мы не могли не радоваться, глядя на общее наше творение: Семь Колец.
  Дерево: чистый кристалл изумруда — бутоном невиданного цветка, венчик и листья из зеленоватого серебра, и ласковый "вечерний изумруд"-хризолит в светлом золоте.
Металл: огненный опал и солнечный гелиодор в золоте — червонном, огненном.
Камень: прозрачные капли голубого топаза и чистейшего горного хрусталя в светлом серебре.
И — венцом Семи — медовый, густо-золотой берилл в ясном золоте оправы.
Но, окончив работу, поняли: Семь бесполезны для нас. Они могли бы пригодиться нашем ученикам в начале пути, если бы... Если бы у меня могли быть ученики

— Мы вложили в них то, что знали, кармо; но нужно другое.
  Кольца, которые будут сильнее нас, которые сделают нас большим, чем мы есть.
— И ты знаешь, как сотворить такое, Аннатар?
— Пока нет. Нужно искать.

  Мы искали и спорили, рисовали — и рвали рисунки, мечтали, творили, забывая обо всем, теряя счет дням в горьком счастье поиска и непокоя...
  Мы нашли: каждый — свое. Тиелперинкар хотел продолжить замысел Семи и вложить в свои кольца силу Начал — тех, что элдар почитают основой мира: Воды, Воздуха и Огня. Я же, возвращаясь к первоначальному замыслу, видел все яснее — нужно что-то иное.
  Мастер уже показал мне образ своего замысла: огненный рубин в цветке червоного золота, небесный сапфир, который обнимали крылами два светло-золотых сокола... а я все не мог решиться, не мог поймать ускользающий призрак, тень мысли..
  Но одно я знал твердо: Кольца должены быть одновременно-рожденными. Не отъединенность, не одиночеств- в-силе — единство и равенство круга, память и творение, путь...
  Как Круг Девяти.
  И Колец будет — девять.

  Он плел Песнь Дороги из слов травы и знаков звездного пламени, и металл под его пальцами начинал обретать форму — день за днем, ночь за ночью, год за годом: черное железо, сталь и серебро... Келебримбор поглядывал на Аннатара не без тревоги: тот сильно похудел, осунулся, и только запавшие глаза горели прежним яростно-вдохновенным светом. Они были почти готовы, все Девять, оставалось совсем немного — и тут я понял, что едва не совершил ошибку. Ошибку, которая стала бы непоправимой. Потому что с частью своей силы в каждое из Девяти я вкладывал часть себя самого — и те, кто надел бы их, со временем обречены были превратиться в мое подобие — в мою тень...
  И замысел мой стал мне казаться почти неосуществимым.
  Сильные худые пальцы сминали металл оправ, как мягкую глину: все было зря. Он так ничего и не сумел. Фаэрни уронил голову на руки и замер: навалилась усталость и смертная тоска, от которой хотелось бежать, бежать прочь, не разбирая дороги...
  Все зря. Бесполезно. Бесполезно...
  И тут ему показалось, что чья-то рука ласково и легко коснулась его плеча. С трудом он поднял словно свинцом налитую голову — в распахнутом окне на черном бархате ночи сияла Звезда.
  И, судорожно вздохнув, он заговорил — словно рухнула какая-то преграда — сбивчивым, горячим шепотом, не отводя взгляда от звезды, мерцавшей в такт биению сердца; он говорил и говорил, и мир расплывался в его глазах, тонул в какой-то мерцающей дымке, и казалось уже — напротив за столом сидит он, тот, кого фаэрни уже не надеялся встретить никогда; Ортхэннэр только смутно различал лицо в звездном мерцании, но знал — Учитель смотрит на него с той бесконечной всепрощающей любовью, с тем удивительным, невыразимым словами пониманием, по которым так мучительно тосковал он все эти века — больше он не был один, их было — двое, танно-а-тъирни, и он торопился рассказать, выговориться, зная — и не веря, что все это морок, бред, наваждение, что не может, не может быть этой встречи вне вреен и миров — он говорил и говорил, едва не плача от тоски, от щемящей боли обретения и потери, от горького счастья постижения...
  А когда он умолк, Учитель поднял обожженные ладони, и ярко вспыхнула в них искорка чистого голубоватого пламени — разгорелась — пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя... словно сплетенные пальцы рук — пламя и тьма, и ветер, и песнь — вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов — снова сплетающаяся, сливающаяся в одно — ветер, поющий в сломаном стебле тростника — звон металла — звон струн — танец огня... живая душа билась в его ладонях — смятенная, еще не обретшая себя, лишенная цельности, лишенная имени — суть рождающейся души, рождавшейся для бесконечности пути — и тогда Ортхэннэр понял: именно так это и должно быть..
  И жгучее благословенное пламя замысла начало разгораться в душе Ученика — еще мгновение, и он поймет, он увидит, и
замысел, его замысел станет — явью... И тогда Учитель поднял руку и легко, кончиками пальцев коснулся его лба.
...Очнулся фаэрни только наутро.
  Тогда я понял, какими они будут — Девять. Мне показалось даже, что я видел лица тех, кому назначены эти Кольца — но это ушло, забылось, уснуло во мне. Может быть, навсегда. Теперь я знал: это как Сотворение. И поймал себя на том, что, плавя металл, шепчу про себя: вы будете подобны мне — но не такими, как я... не отражением, не тенью — иными... не орудиями, не слугами — учениками...
  Это было: словно я — Изначальный, и не металл или камень — еще не пробужденные души Сотворенных в моих руках. Это было: предощущение любви, ожидание, от которого сжимается сердце, предчувствие, щемящая неясная печаль, свобода распахнутых крыльев.
Это было: я — всесилен.
  Келебримбор, изрядно обеспокоенный долгим отсутствием Мастера Аннатара, решился наконец сам подняться в его мастерскую. И едва не столкнулся с ним на пороге. Мастер был бледен до прозрачности и, показалось, с трудом держался на ногах, но на лице его блуждала растерянно-счастливая улыбка, а глаза мерцали звездным светом. Он ничего не сказал Келебримбору — только открыл обсидиановую шкатулку, окованную черным железом.
  На черном бархате — девять колец. Круг Девяти. Время и Вечность. Тьма и Свет. Смерть и Жизнь. Будущее и Прошлое...
...подобные мне — иные, чем я... ученики...
Все так же беззащитно и счастливо улыбаясь, Мастер начал медленно оседать на пол.

...Это был запретный разговор; начав его, Келебримбор нарушал обещание, данное когда-то Аннатару. Но он надеялся, что странник простит ему, и, может быть, теперь, после стольких лет, проведенных с Мирдайн, раскроет, наконец, свою тайну.
— Послушай, Аннатар — кто ты?
  Странник вздрогнул. Менее всего ему хотелось отвечать на этот вопрос; он заговорил не сразу:
— Я уже сказал тебе: я — этлендо. Мой Учитель... — Аннатар оборвал фразу; потом продолжил жестко, отрывисто: — Это было давно.
— Война? — полувопросительно-полуутвердительно. Аннатар кивнул. Келебримбор не стал расспрашивать.
— Я помню все, чему он учил, но не все понимаю даже теперь. Потом я слушал... Много слушал: этому он успел меня научить. Ночь и звезды, лес, землю и травы, камни, металл... И — Людей.
  Эльф поднял брови в удивлении, но сдержался и вопроса не задал. Аннатар смотрел мимо него — на пламя свечи.
— Учитель смог бы воплотить замысел — один. Я — нет.
— И поэтому ты пришел к нам?
  Странник снова кивнул.
— Но ты не ответил мне. Кто ты?
— Аннатар. Ведь ты сам назвал меня так.
— Дары Приносящий... Да, твои знания — великий дар. Но ты сам, ты — элда?
— Я просто должен передать другим то, что знаю сам, чтобы знания мои не ушли вместе со мной.
— Когда ты отправишься за Море?
  Аннатар не ответил.
— Но почему именно ко мне ты пришел? Есть владыки Элдар сильнее и могущественней...
— Среди них только один мастер. Ты.
  Келебримбор долго молчал.
— Ты... ты похож на пламя под тонким слоем пепла, артано. Знаешь, иногда мне кажется...
— Что?
— Наверное, я ошибаюсь... и, даже если нет, должно быть, об этом нельзя говорить, но...
  Эльф посмотрел куда-то в сторону, потом продолжил — медленно, раздумчиво, взвешивая каждое слово:
— Предания говорят — ему никогда не покинуть чертогов Мандоса. Никогда — до Битвы Битв, до Конца Времен, до часа, когда вернется Великий Враг. Лучший из учителей, слишком рано окончившееся ученичество, война... Клятву крови ты не принял тогда, и сказал странно — никогда не подниму меча... Предания ведь могут и лгать... Ты похож на Нолдо статью и обличьем, но не на тех потомков нашего народа, что ютятся ныне в Эндорэ — на древних героев, Перворожденных...
  Неожиданно он взглянул прямо в лицо собеседнику:
— Мне кажется, ты — предок мой, что пришел, дабы помочь Элдар вернуть дни их могущества и величия, и даже Владыка Судеб не смог удержать тебя... Скажи мне, ты... ты — Феанаро? Это — ты?
— Нет! — почти выкрикнул Аннатар, и Келебримбор невольно отпрянул — так ярко, ледяным огнем вспыхнули вдруг глаза странника. Тот стремительно поднялся, шагнул к окну.
— Нет, — не оборачиваясь. — Зачем ты пытаешься угадать... Я — только то, что я есть. Ранэн. Марта. Этлендо.
— Пусть будет так,.. Аннатар. Но ты... я ошибался: ты — не угли под пеплом, ты — айканаро!..

. ...Кольцо Огня, Наръя, было первым. Яростно-алый рубин в червонном золоте — как капля крови на чешуе дракона, золотой цветок с каплей огненной росы в чаше узких лепестков. Странное оно вышло, тревожащее, непокойное и непредсказуемое. Похожее на Аннатара — артано айканаро. Или — на самого потомка Огненного Духа Нолдор. И Келебримбор вновь плавил металл и подбирал камень...

Он вошел стремительно, распахнув дверь — словно ветер ворвался — и остановился посреди мастерской: руки сжаты в кулаки, сдвинуты брови в мучительном раздумье — или в гневе, не понять.
— Что с тобой, брат?
— Я слышу их, — очень ровно.
— Кого?..
— Всех. Всех, кто решился надеть Кольца.
— Это осанвэ-кэнта, брат мой...
— Нет. Другое.
— Послушай, но разве это так плохо — понимать своих братьев?
Эльф разжал руку.
...Про себя Келебримбор назвал это — Кольцом Тумана; по тонкому серебряному ободку бежал странный зыбкий узор, изменчивый, переливающийся — то ли есть, то ли нет его, просто тени скользят по светлому серебру. И камень — Аннатар сказал, камень Луны. Словно просвечивающий жемчуг, а в глубине плывут голубоватые, синие, золотые тени, вспыхивают иссиня-белые искры...
  А на ладони эльфа — следы впившихся в кожу ногтей.
— Забери. Отдай ему. Не нужны мне его творения.
  Келебримбор облизнул пересохшие губы:
— Почему же ты принял..?
  Глаза эльфа вспыхнули странным огнем:
— Знания. Нет для Нолдор ничего желаннее новых знаний. Я тоже хотел знать. Пока не понял... Но даже сейчас, — он говорил все быстрее, словно пала какая-то внутренняя преграда, — даже сейчас я готов идти за ним куда угодно ради того, чтобы узнать больше. Даже если этот путь приведет к гибели! Это искушение, которому никто из нас не в силах противостоять. Лучше тебе не знать никогда, что оно открывает... лучше не знать...
  Его голос упал до шепота, но в нем звучало вдохновение почти безумное:
— И станет эта земля прекраснее Валинора — так он сказал... а мы... мы станем — выше Валар, и...
  Келебримбор поднялся:
— Что ты говоришь, Сулион?!
  Эльф замер, так и не окончив фразы; пламя в его глазах снова угасло, лицо посерело. Совсем другим голосом, чужим и тусклым:
— Те, кто принял Кольца... Их мысли, чувства... все переплетается, как нити, а я — в сплетении их, как... как паук в паутине. Только мне кажется — не я сердце этой паутины. Ведь не я ее сплел.
— Кто тогда? — спросил Келебримбор — и смешался, поняв, что вопрос бессмысленен.
— Аннатар.
  Келебримбор не нашелся с ответом.
— Возьми это. Пока я — еще я. Пока я могу его отдать.
  Больше он не сказал ничего. Но, взяв из ладони Эльфа железный перстень, Келебримбор успел еще заметить, как дрогнула рука Сулиона, как застыло его лицо — словно он изо всех сил стискивал зубы.

...Кольцо Огня, Наръа, было первым.
Вторым было — Вилъя, Кольцо Воздуха: небо, отраженное в глубоком озере, и светлое золото весенних цветов, ясная голубизна и теплый блик на птичьем крыле — два солнечных сокола, обнимающие крылами зеркало неба...
"Кольца, которые помогут нам стать большим, чем мы есть..."
  Возможно ли — стать большим?..

— Кэредир Келебримбор...
  Один из девяти, решивший испытать силу творений Аннатара. Еще один. Смотрит почему-то в сторону, и взгляд у него — неспокойный, бегающий.
— Да, гвадор Эленнил? Что тебя тревожит?
  Эльф поднял левую руку; против воли Келебримбор снова залюбовался творением Аннатара — темный хрусталь в тонкой серебряной оправе: в этот камень можно вглядываться долго, бесконечно, как в бездонные глубины ночного озера... и травы на берегах — узкие клинки трав, подернувшиеся звездным инеем...
— Это кольцо...
— Это кольцо.., — эхом откликнулся мастер.
  Эленнил стиснул похудевшие руки:
— Я не знаю, что оно творит со мной. Я становлюсь другим, гвадор. Мир вокруг меня стал шепчущей песней, я иду среди теней, путаюсь в паутине чужих мыслей... не могу найти слов. А с ним мне страшно. Он еще не успевает сказать — я понимаю. Если он позовет — где бы он ни был — я приду. Пойду за ним. Гвадор... я хочу этого и — боюсь. Оно говорит — я могу все. Я могу стать травой, или птицей, или зверем, или камнем. Могу слышать несказанные слова. Я вижу мысли. В моих видениях — невероятные замыслы, дерзкие, кощунственные, и я знаю, что смогу воплотить их. Все. Как Феанаро. Я начинаю понимать те слова, которые говорил... Аннатар, когда создавал — это. Я ведь слышал их... И мне страшно заглянуть в ту бездну, которой они рождены. И знаю, что могу это увидеть.
  Келебримбор поднялся, прошелся по комнате; остановился, хотел было что-то сказать, но передумал.
— Гвадор. Я прошу тебя, я умоляю тебя — забери это. Забери, пока оно еще не стало частью меня, пока я еще могу обойтись без него. Потому что... потому что если я не расстанусь с ним сейчас — не знаю, чем, кем я стану. Может, таким, как Аннатар. Может, таким, как Рожденный Тьмой. Вот...
  Поднял глаза, умоляя горячечным взглядом, сорвал с пальца кольцо и протянул его Келебримбору:
— Возьми его! И... прошу, сделай так, чтобы больше я никогда не видел его, я хочу остаться собой, не нужны мне его знания, не нужно слышать и видеть по-другому, нельзя — я хочу остаться самим собой... и слишком хочу знать.

Обсидиановая шкатулка, окованная черным железом. На черном бархате — девять колец. Круг Девяти. Но — для кого... Эллери они не были бы нужны, эльфы не смогли их принять — а воинов Аст Ахэ больше нет.
Замысел оказался — бесполезным.
Время и Вечность, Тьма и Свет, Смерть и Жизнь, Будущее и Прошлое, Разум и Вдолхновение, Танец и Песнь, Возрождение и Исцеление, Путь, Прозрение — Память и Надежда...
Для кого?
Я не вижу ответа.

— Ты принял меня, Тиелперинкар; я благодарен тебе. Ты принял меня, как брата — я благодарен тебе стократ. Ты никогда не скрывал от меня своих мыслей, и теперь я прошу тебя ответить мне правду.
— Спрашивай, Аннатар.
— Что говорит твой народ о замысле нашем?
Келебримбор опустил глаза:
— Говорят — твои творения дают иной взгляд и тем смущают души...
Аннатар помолчал.
— Благодарю тебя. Я понимаю. Я пришел проститься.
— Артано! — Келебримбор порывисто схватил его за руки.
— Черной неблагодарностью было бы сеять зерна сомнений и раздора в сердцах Гвайт-и-Мирдайн после того, как вы сделали мне столько добра. Мне лучше будет уйти.
— Ты — мой гость, — порывисто воскликнул Келебримбор, — ты — побратим мой! Никто в этой земле не смеет...
— Я ухожу по своей воле. Я же говорил тебе, — невесело усмехнулся Аннатар, — я — этлендо... всегда. И тебе не в чем винить себя. Но мне тяжело уходить, т'орон. Я... я никогда не забуду тебя, ни того, что ты сделал для меня. Если бы ты знал...
Он умолк, так и не окончив фразы.
— Я тоже не забуду. Ничего, — твердо откликнулся Келебримбор. — Клянусь тебе.
— Что ж... прощай, брат. Твой дом был моим домом; благодарю тебя.
Аннатар отвернулся и шагнул к дверям.
— Прощай, брат. Быть может, в странствиях своих ты найдешь достойных...

...Вторым было — Вилъя, Кольцо Воздуха...
Третье — Нэнъя, Кольцо Воды. Хрустальная чистота родника, подернувшиеся инеем травы на берегах лесного ручья, тонкие стебли в ледяной росе — холодное и прекрасное, как светлые глаза Нэрвен, Артанис Алатариэль, прекраснейшей девы среди Нолдор, — той, которой он и предназначил это Кольцо. Легкое чеканное кружево митрила и чистый ясный алмаз с еле уловимой голубизной...
  Возможно ли стать большим? — тот, кто наденет одно из этих Колец, сольется с одной из Трех Стихий, творящих мир...
Или — все-таки возможно?

"Это будет — мой Тирион-на-Туне..."
Да, именно тогда это и случилось. Тогда, окончив творение Кольца Воды, вложив ледяной кристалл алмаза в оправу, Мастер увидел вдруг, что все это было — лишь вехами на пути, попыткой создать то, что объединит все силы Арды. Ему стало боязно, неуютно — и в то же время пламенем охватил его душу восторг, радость нового, невиданного замысла, еще неясного — и все же великого... Кощунственно? Но не то же разве говорили о творении Феанаро? И даже Нэнъя, прекраснейшее из Трех, показалось ему всего лишь черновым наброском, тенью той совершенной красоты и простоты, которая предстала его мысленному взору. И не металл нужен будет для этой работы, нет: нужно иное, совсем иное...
"Это и будет — мой Тирион-на-Туне..."
  Ночь. День. И снова ночь.
  Что это — ночь? Он не помнит. Забыл. Есть только лучи, тончайшие невесомые нити света звезд, солнца, луны... Что — он не знает, хотя окно башни распахнуто.
  Ночь. День. И снова ночь.
  Ночи без сна; пусть даже ему — кровь Старших Детей Единого, — почти не нужен сон. Что это — сон? Он не помнит. Забыл. Только невесомое сплетение лучей, смыкающихся в — кольцо. Единое Кольцо... святотатство... Но мастер не думает об этом. Мальчишеская радость — он смеет творить то, чего никто и никогда не мог — и не сможет — создать: Кольцо Света. Не камень, не металл — свет, невесомые нити. Аннатар мэллон, почему тебя нет рядом? Ты бы увидел: вот он, наш замысел! Свет Дня, свет Ночи — в Едином Кольце...
  Ночь. День. И снова...
  Сколько раз день сменялся ночью, сколько времени прошло...
  Время? Что это — Время? Ах, да... Оно сможет все. Ты станешь им, и оно — тобой, и тогда...
  Неуловимые переливы света, невесомое, как радуга, дрожащая в каплях воды над водопадом — замкнется кольцо Времен, вернется век величия и славы Элдар — разве ты не об этом говорил, артано айканаро?.. И станет Эндорэ прекраснее, чем сказочный Аман. Прекраснее...
  Работа почти завершена. И тончайший узор — ледяные цветы — ложится на поверхность кольца: оно будет прекрасно, прекраснее, быть может, чем даже те Три Камня... Кольцо Света — прекраснее, чем Свет.
  Четырехлучевой камень — кристалл адаманта удивительной чистоты, небывалой огранки, — займет свое место в кольце. На темно-синей ткани — как звезда на бархате ночного неба...
  Он улыбается: это был великий труд — так огранить алмаз, не расколов его. Трудно было найти камень, который согласился бы принять такую форму. Но теперь осталось лишь вложить его в углубление среди сплетения морозных узоров, и...
  Он берет кольцо в руку — легкое, невесомое, не холодное — не теплое, вне бытия здесь-и-сейчас.
...и падает на каменные плиты, в пыль рассыпаясь, камень. В кольце — словно окно в непроглядную тьму Ночи-За-Гранью. Работа завершена.
  Впервые он оглядывается по сторонам, отчего-то не решаясь сразу надеть кольцо.
  Что — там, за окном? Это... да, день... низкие облака, сквозь которые рвутся отвесные лучи солнца. И горячий душный ветер гонит черные хлопья... пожар?.. Он стряхивает оцепенение, вспоминая: да, было — гонцы стучались в двери... но ведь он же — работал... Надо узнать все же, что — там.
  Крепко сжав в ладони кольцо, он подхватывает меч и, распахнув дверь — бегом, через три ступеньки, — как же мешает клинок, но нет времени надеть пояс, — летит вниз, останавливаясь только на мгновение — разжимает ладонь, чтобы еще раз — увидеть, словно все еще не веря, что действительно сумел сделать это — да нет, вот же оно, это не сон! — смеется, как ребенок, бежит к дверям, распахивает тяжелые створки...

...Широкая лестница — белый камень, пронизанный тонкими золотыми нитями. Светлый — льняная рубаха, простая туника, — легкий, словно из солнечных лучей и бликов — вверху, у дверей. Черный — из ночной тьмы сотканы одежды и крылатый плащ, — на нижней ступени.
— Ты?..
  На лице Мастера, невероятно светлом и юном сейчас — только радость, такая огромная, что кажется — вместе с ним должен радоваться весь мир.
— Аннатар, я сделал его, сделал сам, понимаешь? Смотри!
  Он сбегает — как мальчишка, сияющий, — на несколько ступеней вниз: меч нелепо зажат под мышкой, ему приходятся все время поправлять норовящие выскользнуть из-под локтя тяжелые ножны.
  И тот, в черном, стоящий внизу, делает шаг вперед.
— Смотри — вот оно!
  Он переводит взгляд на того, кого называл — Аннатаром: как странно изменилось лицо странника, черты стали резче,
острее, глаза запали, в волосах теперь уже заметная седина... И эта перемена возвращает Келебримбору чувство реальности; он беспомощно оглядывается, прислушивается:
— Что происходит? Ты не знаешь? Я, — на его лице возникает растерянная улыбка, — я долго работал... Мне говорили — какие-то послания... Но это все неважно: главное — вот! Смотри...
Он поднимает левую руку, все еще придерживая локтем меч, собираясь надеть кольцо.
— Ава карэ! — резко бросает странник. — Не делай этого, остановись!
— Почему? Я хочу, чтобы ты...
— Не надо... т'орон, нет!..
— ...увидел, как это будет, ты — первый...
— Энгъе!!.
Один шаг, последний, и стремительный удар — всего один.
...ты — брат мой, и никогда я не подниму меча против тебя...
...и медленно из разжимающихся пальцев — Мастер не успел почувствовать боли, не успел даже понять, что это — смерть, — падает на белые ступени почти без звона — кольцо, и катится вниз, подпрыгивая...
  В следующий миг боль обрушивается на него — темнеет в глазах, он хватает пересохшим ртом воздух — что же я сделал, что сделал... Взглядом, полным ужаса, смотрит на свои руки. Я не хотел... брат мой, я не хотел...
  Руки, помнящие, что значит — творить. И что значит — убивать. Одним ударом, опережающим мысль. В голове — сумятица, мысли сплетаются в клубок.
...Высшая власть — все-властье. Вот, у ног. И все будет покорно воле того, кто — наденет Кольцо: ты-станешь-им-оно-станет-тобой. Невесомый ободок из тончайших волокон света. Надень. Скажи Слово. И время замкнется в кольцо, ты станешь им, оно станет тобой...
...что же ты сделал — брат мой...
...для тебя не будет ни законов, ни преград. Хочешь — вернешь Ушедшего. Хочешь ведь?
А потом — посмотри ему в глаза.
Хочешь — увидишь его глаза.
Хочешь — расплата настигнет Валар, и воздастся каждому — по делам его, и превыше всех тронов будет — его. Или — твой. И ты посмотришь ему в глаза...
...и рванется бешеной спиралью время и пространство, и не станет ничего — ты и он, и этот взгляд. И тогда...
"Приветствую тебя,.. Единый. Ты — доволен?"   ...ты сможешь переделать мир по своему образу и подобию.
Сможешь стать всесильным, великим Судией, Владыкой Судеб...
Но уже никогда — человеком.
И твое сердце умрет.
Ведь ты начнешь с того, что станешь вершить справедливость, покараешь подлецов и трусов, сметешь их с лика Арты, чтобы
ни следа их не осталось, ни имен — так-уже-было —
...и боль твоя обратится в ненависть, и никому не будет пощады — они заплатят за все...
Но ведь можно и по-другому! Можно — вернуть время вспять, к тем векам, когда юный мир не знал ни войн, ни горя...
  И — что ты сделаешь? Убьешь своего брата? — ты-то ведь не сможешь забыть, не станешь снова прежним восторженным фаэрни, ты будешь знать и помнить все, будешь направлять руку Учителя, предотвращать ошибки и беды...
Пока не решишь — неизбежно — что ты — выше его. Ты будешь непогрешим. Мудрый, всевидящий, всеведущий — Единый.
А, совершив ошибку — если ты еще будешь способен совершать ошибки — ты снова повернешь Время вспять. Ты будешь писать
заново историю мира, ты один — непогрешимый, бессмертный, всесильный...
Никто не сможет помешать тебе. Будут — фигуры на шахматной доске. К чему скорбеть или радоваться? — начни все вновь, сделай другой ход...
Кто сказал, что нельзя изменить ни слова в Книге Памяти?...
А прискучит игра — смахни фигуры с доски. Ведь только ты один не будешь совершать ошибок. Единый.
— Нет... — одними губами.
"Не уничтожить. Никому — никогда — не надеть. Не будет единого владыки Арты. Не будет..."
Такое юное, светлое — смерть не стерла улыбки — лицо Келебримбора...
Он отвернулся и, сутулясь, шагнул прочь, сжимая в руке прекрасное и бесполезное кольцо.

этлендо (К), этленна (ОН) — изгнанный, изгнанник = эглед(х)рон (Н), эгленно
гвадор (Н) — брат, побратим = торон (К)
рандир (Н) — странник = ранэн (К)
эл-эстъе коирэ-Сайэ (А) — "это будет — чаша Солнца"
"Тарно айанто*, мэй арантайне эл-коирэ Сайэ..." (А) —
"Мастер, я сделал эту чашу радости/солнца"
* айанто (А) — уважительное обращение ("высокий")
кэредир (Н) — создатель; тот, кто создает Найти эквиваленты Квэниа
тано (К) — кузнец, мастер; (А) Учитель; *данно(?) (Н)
тарно(А) — мастер
артано (К) — высший мастер
браннон (Н) — правитель, повелитель, лорд = Хэру или Тар-перед именем
бреннин (Н) — правительница, повелительница, леди
айканаро (К) — ярое пламя
Ава карэ! (К) — Не делай этого!
энгъе! (А) — нет! (как абсолютный запрет)
марта (К) — обреченный .

Назад

© Тани Вайл (Эльвен)