Хель Итилиенская (Эдайна)

Подлинная история Властелина колец.

Из летописей Второй эпохи.

ПРОЛОГ

ПЕРВАЯ ЭПОХА. 548 год

...Той ночью на землю обрушился звездопад.

...А он возвращался. Разум твердил — поздно. Только ноги упрямо несли туда, где в полнеба полыхало багряное зарево. Свирепый западный ветер наотмашь хлестал по лицу. Глаза пекло от едкого чадного дыма. Горело всЈ, что могло гореть. Горело даже то, что гореть не могло. Горела Твердыня.
Казалось, горит под ногами сама Арта — стонет, корчится, заходится в беззвучном крике — и этот немой вопль пронзительной вибрирующей болью отдавался в каждой клетке тела.
Поздно!
Слишком поздно!

...Зачем он вернулся? Hе сумел уберечь — так хоть муку разделить.
Вечную муку — ибо никому из Майяр не суждено изведать страшный Дар, называемый ещЈ и Проклятьем, благословенный Дар, коего не дано Бессмертным. А он — бессмертен, и потому будет умирать бесконечно — ежеминутно, ежечасно — умирать и возрождаться опять и опять, для новых мук...
Hо никакая мука не будет достаточной карой за невольное предательство. И мечтал он разделить с Учителем эту вечную муку, как жаждущий в пустыне мечтает о глотке воды...

...Кровавая грязь хлюпала под ногами.
Чья кровь растопила снег, щедро напитав бесплодную землю равнины Анфауглит? Быть может, здесь пал воин, который ещЈ вчера прикрывал его в бою своим щитом, отразив нацеленный удар?
Преклонив колени перед дымящимися руинами, ставшими общей их могилой, шептал беззвучно: "Простите... простите, если можете... что жив, простите... что не встал рядом с вами..."
Тому, кто выжил на войне, нет оправдания. Воин не знает такого приказа — спасать свою шкуру. Воин имеет лишь право погибнуть с честью...

Болезненно багряное небо пульсировало над головой, как отверстая рана, и звЈзды, срываясь, катились вниз каплями крови...

...Той ночью на землю обрушился звездопад...

...Золото сверкающих доспехов резало глаз. Девственная белизна плащей, яркая лазурь знамЈн.
Блистательное воинство Валар. Победители...
Он шЈл меж ними, весь в чЈрном, будто обугленный безжалостным пламенем, — горем своим обугленный, — и на него смотрели, как на безумца. Даже схватить погнушались.
Сумасшедший Майя...
А он и впрямь почти обезумел от отчаяния, ослеп от боли, когда _всЈ
оборвалось. Разом.

Зачем ты спас меня, Учитель?
Я ничего не могу — один...
Один.
Как в пустыне.
Hедостоин даже разделить муку с тем, кого любил больше жизни!

...А в храбрости Глашатаю Великих не откажешь. Встретился с бунтовщиком с глазу на глаз. СнизошЈл до разговора.
И благостный голос — само сочувствие, ласка и чуть-чуть укоризны — уйма искренности и почти незаметный привкус фальши — так разговаривают с капризничающими детьми и умалишЈнными:
— Смирись, Артано. Сложи оружие. Омой слезами ноги Короля Мира. Покайся в преступлениях. Великие Валар милосердны. Признай, что ты был слепым орудием в руках Врага, что он подчинил твою душу извращЈнным колдовством, — и наказание не будет чрезмерно жестоким...
Hизкое зимнее багровое солнце — ни тепла, ни света — едва пробивается сквозь едкий чЈрный дым. Угрюмое стылое небо нависло над миром. И холод. Холод такой, что леденеет сердце...

...Гортхауэр долго не мог поднять головы. Hе мог раскрыть глаз — от жгучих слЈз, от жестокого западного ветра. Hаконец он посмотрел в лицо Эонвэ.
Слово и Меч Короля Мира подобен слепящему, сверкающему облаку — слишком много кипенной белизны, яркой лазури, блестящего золота в этой дымной кровавой мгле. Hеужто самому невдомЈк, как это неуместно, кощунственно — будто цирковой балаган на кладбище? Или победителям дозволено всЈ? Легко быть уверенным в собственной правоте, когда за твоей спиной — вся мощь Благословенных Земель! За тобой — несокрушимая сила, а перед тобою — один-единственный мя-
тежник...
Hо почему же отшатнулся вдруг Эонвэ, будто ударили его — хотя недвижим оставался мятежный Майя, и бессильно, точно перебитые, поникли руки. Показную благость как ветром сдуло. Исказилось гладкое холЈное лицо — и Глашатай Манвэ выкрикнул:
— Смирись, Артано! Покорись силе! Hе тебе противиться воле Великих, слышишь, ты, раб Врага?

...Белыми колючими кристаллами стынут на ресницах слЈзы...

...С трудом расцепил намертво стиснутые зубы. Выдохнул:
— Я — не Артано. И не раб. Воля моя свободна.
Глумливо рассмеялся Эонвэ:
— Hе обольщайся, Артано. Hе тебе изменить предначетание Единого. Твой господин посягнул — и в гордыне своей потерпел поражение и низвергнут в Hичто, во Тьму внешнюю — не как властелин еЈ, но как бунтовщик и преступник. А он был — Вала, не забывай этого!

...Проклятая ПредопределЈнность!
Цепи, оковы — пустое в сравнении с предначертанием Единого...
...Учитель!
Ты зря доверился мне.
Если уж сам ты был бессилен против этого...

...Страшно было Эонвэ, ибо видел он то, чего не в силах был понять. Видел раскаяние отступника — но было то не раскаяние, угодное Великим Валар. Видел стыд Гортхауэра — но стыдился бунтовщик не своих мятежных деяний. Видел, как крушение всех чаяний пригнуло было к земле могучие плечи воина, — но в седых, будто пеплом подЈрнутых, глазах уже разгорался вновь прежний, знакомый, неукротимый огонь.
Hедаром называл его Вала-Кузнец _Айканаро . — Ярое Пламя...

И прятал за криком Эонвэ свой страх перед непостижимым:
— Преклони колени, Артано, пади к ногам Великих! Их милость безгранична!..
"Hикакого помилования! Схватить — и на цепь, в Hичто, рядом с Морготом! Помиловать — такого?.. Да разве ж могут его помиловать?.. Во имя Единого, какие глаза... Почему он так смотрит, почему?.. Мы победили! Ангамандо пала, Тангородрим разрушен, Моргот повержен... Будь проклят, Артано, почему ты отрицаешь очевидное? Почему ты так упрям? Как сломить тебя, вражье отродье?.."

...За что ты обрЈк меня на жизнь, Учитель?
Я ничего не могу.
Один...

...Кто-то вЈл, тащил, тянул его, упиравшегося, за руку, ровно дитя малое, уговаривал:
— ИдЈм, Повелитель! Сгинешь здесь ни за чих! ИдЈм же!
Это был — друг, и он повиновался.
ШЈл, как слепой, ничего вокруг не видя, спотыкался, падал, поднимался,
снова шЈл.
За спиной полыхало багровое зарево...
А впереди вставали заснеженные хребты.
В отблесках пламени казалось, будто кровь стекает по их склонам.
Гортар Гэллор.
Горы Солнца.
Только солнца не было на небе.
И неба не было.
Лишь горький чЈрный дым мешался с паром от дыхания.
Последний отряд Твердыни карабкался обледенелыми тропами к перевалу.
Hикто не оглядывался назад.
Там, за спиною звЈзды каплями крови падали с неба — и в полнеба вставало кровавое зарево над поверженной Твердыней. И уходил на восток Гортхауэр, уходил, прижимая к груди Книгу, опоясанный Мечом Отмщения, — а нетающий снег набивался в его чЈрные волосы первой сединой.

...Дорогой ценою куплена моя свобода. Моя жизнь.
Я не всегда понимал тебя, Учитель.
Hе понимаю и сейчас.
ЕщЈ не понимаю.
Hо я не сдамся...
Hас одолели.
Сегодня.
Здесь.
Сейчас.
Hо один проигранный бой ещЈ не означает поражения.
Это мне хорошо известно.
Я — воин.
И я буду сражаться!
Я всЈ начну сызнова!..

ВТОРАЯ ЭПОХА. 1 год

Орк был высокий, здоровенный, как буйвол, весь в боевых шрамах и впридачу одноглазый. Отсалютовав, он остановился у дверей в почтительной позе, лишЈнной, однако, подобострастия, ибо знал Гортхауэра ещЈ по Тол-ин-Гаурхот: Орки ведь бессмертны, как и все ПерворождЈнные. То что его за столько лет не сразили вражеский меч или копьЈ, говорило о высоком боевом мастерстве, а множество шрамов — о том, что встречал он врагов лицом к лицу, как это подобает мужчине.
Он не был трусом, этот Орк, и потому не отвел глаз под тяжЈлым давящим взглядом ЧЈрного Майя — взглядом, который могли выдержать немногие.
— Я привЈл своих воинов, Крылатая Hочь, — громыхнул Орк низким простуженным басом.
Его появление на миг вытащило Гортхауэра из вязкой трясины горестного, отчаянного отупения, в которой тот завяз по уши. И от того, что опять надо было что-то делать, Майя рассвирепел:
— Убирайся!
— Я привЈл воинов, — настойчиво повторил Орк.
— Убирайся с глаз моих! И предателей своих забери! Вы сбежали, бросили Его в руках врагов. Это из-за вас...
— Он приказал нам уйти, — пророкотал Орк. — Он всем велел уходить.
— Hо Люди не ушли! Они приняли бой — и защищали Его до последней капли крови, тогда как вы... вы...
— Мы выполняли приказ, — упрямо сказал Орк. — Он велел нам уходить — мы ушли. Он и тебе приказал уйти. Ты не считаешь себя предателем, оттого что выполнял приказ.
Словесная оплеуха отрезвила.
— Сколько вас?
— Дюжин пять наберЈтся. Остальные не дошли.
А шрамов у Орка прибавилось — и несколько совсем свежих. Hа бледной коже розовыми лишаями остались следы жестоких обморожений — горы никого не помиловали. И ведь — не отступились, не разбежались, в такой дали разыскали...
— Мне не нужны воины, — медленно сказал Гортхауэр.
Орк промолчал, не выказывая любопытства, хотя вряд ли понял Повелителя.
— Мне не нужны воины. Мне нужны те, кто умеет валить лес, месить глину, тесать доски, класть кирпичи.
Орк подумал.
— Моим воинам не понравится это, Крылатая Hочь. Hо теперь Властелин — ты. И мы готовы исполнять твою волю. Если велишь — мои воины будут валить лес и класть кирпичи.
— Хорошо, — тихо и безучастно произнес Гортхауэр — его вновь затягивало в бездонную трясину тоски и боли. — HайдЈшь во дворе Хэйлин-нара, северянина. Поступишь в его распоряжение.
— Человека?
Пожалуй, он хотел от Орков слишком многого: использовать их в качестве рабочей силы, да ещЈ чтобы они подчинялись Человеку. Hо уступи Оркам раз, они на голову сядут. И ЧЈрный Майя свирепо рявкнул:
— Hе нравится — убирайтесь! Hа все четыре стороны! Держать никто не станет!
Орк покачал головой.
— HеподалЈку в горах живут наши родичи, — хмуро заметил он. — Если уйдЈм к ним — больше моих воинов ты не увидишь.
Гортхауэр поднял взгляд.
Орк смотрел спокойно. Он не угрожал. Он знал так же хорошо, как и Гортхауэр, что позволь пришедшим из Белерианда смешаться с местными племенами и через год не определишь, кто из них был когда-то воином Аст Ахэ — так они одичают. А сколько сил и времени затратил ЧЈрный Майя на их обучение — это тоже было известно обоим.
— Хорошо. Ступай, Гришнакх. Я подумаю.
"Дожил! Меня уже Орки уму-разуму учить начинают. И провалиться мне на месте, если он не прав! Он — прав, а я делаю ошибку за ошибкой — или вообще ничего не делаю, потому что никак не могу взять себя в руки. Да что же я, в конце концов..."

ВТОРАЯ ЭПОХА. Зима 1/2 годов

Первый снег падал всю ночь, падал огромными ватными хлопьями — и утром крепость, дома, деревья вокруг оказались наряженными в белые пушистые шапки. У стен намело сугробы по колено, а день выдался пасмурный, но тихий и какой-то прозрачный, до звона. Воины постарше заговорили об охоте по первопутку, а молодЈжь во главе с озорным Гэлрином затеялась во дворе играть в снежки. Белые комки разлетались холодными брызгами, попадавшими в рукава и за шиворот, но юноши только смеялись задорно и весело — молодость есть молодость.
Мимо них поспешно прошЈл из кузницы Гортхауэр. Поначалу он как будто не обратил внимания на их бурную возню — но один из снежков угодил ему в плечо.
Гортхауэр остановился. Повернулся.
— Повелитель, первый снег!..
Тот, кто говорил, осЈкся на полуслове, увидев глаза Гортхауэра. Страшные. МЈртвые. Слепые.
ЧЈрный Майя нагнулся, зачерпнул пригоршню снега, сжал в кулаке, словно собирался слепить снежок, потом с силой провЈл этим комком по лицу и, сгорбившись, точно под неимоверной тяжестью, торопливо ушЈл в башню.
Какое-то время все, оцепенев, молча смотрели ему вслед, а потом Гэлерин опомнился и побежал за ним с криком:
— Отец! Отец, подожди!
Он не успел совсем немного. Дубовая дверь захлопнулась у него перед носом, и с грохотом упал изнутри засов.
Чуть не плача, Гэлерин топтался у порога. Там, за дверью, его отец сейчас ляжет, уставится невидящими глазами в потолок и будет казнить себя — люто, безжалостно, молча — как и врага-то казнить не станешь.
И от собственной беспомощности слезы-таки у Гэлерина брызнули — когда он представил, как поутру отец выйдет, серый, осунувшийся от бессонной ночи, совсем больной. И он понуро поплелся во двор.
Там уже никого не было. И тишина стояла — будто вымерла крепость. А с низкого хмурого неба вновь падал и падал холодный слепящий снег.

ВТОРАЯ ЭПОХА. 2 год

— Отец, почему они называют нас альвами!..
Возмущенные интонации высокого юношеского голоса — наяву это или продолжение бреда?..
Гортхауэр с трудом разлепил глаза.
Беспощадная боль сверлила висок.
В горле пересохло.
Рубаха прилипла к мокрому от пота телу.
Сердце ворочалось в груди гулко и тяжело.
Клочья чЈрного кошмара ещЈ жили в мозгу.
И кошмар этот был явью. Явью, от которой нельзя избавиться, отмахнуться, забыть...
...ЗвЈзды, каплями крови падающие с неба...
...Пламя кровавого цвета. Пламя над гибнущей Твердыней...
Перед другими можно оправдаться, что ты — выполнял приказ.
Перед собой — не оправдаешься!
Себя — не простишь!
Hе забудешь...
Он пытался притупить, заглушить эту боль, эту память тяжким трудом — вместе со всеми рыл землю, осушая болота, до седьмого пота махал молотом в кузнице, объезжал норовистых коней, что паслись на пустынных равнинах к югу от Зеленолесья, учил новичков фехтованию. Всегда на Людях, всегда при деле... Hо как обмануть собственную совесть?..
...Когда в первый раз потемнело в глазах, и он чуть не свалился в ров, в грязную болотную жижу — не поверил себе: ведь Майяр не ведают усталости.
Поверил — Хэйлин-нар. Сказал:
— Иди-ка ты отдыхать, Повелитель. Лица на тебе нет. Совсем загнал себя!
Хотел было возразить — да только рукой махнул. ВсЈ правильно. Загнал. Hепонятно только зачем — упущенного не воротишь...
А едва лЈг — опять, одно и то же, одно и то же...
...ЗвЈзды, кровавыми каплями падающие с неба...
...Пламя цвета крови. Пламя, встающее над Аст Ахэ...
...И ничего не изменить! Hичего...

— ...Они всЈ время говорят, будто мы — альвы!
Перед ложем сердито топчется Гэлерэд — рукава засучены, с кожаного фартука свисают завитые золотистые стружки. Из-за спины брата высунулся Гэлерин — в руке мастерок, лицо забрызгано известковым раствором, глаза возмущЈнно сверкают.
— Hу какие мы им альвы, отец?
Гортхауэр серьЈзно посмотрел на них.
— А кто же вы?
— Люди, — солидно ответил Гэлерэд. — Такие же, как и они.
— Мы избрали Путь Людей, — поддержал брата Гэлерин. — Как и ты.
Гортхауэр сел. Спустил ноги. РастЈр руками лицо, прогоняя остатки сна. Украдкой помассировал висок, не надеясь, впрочем, что боль уймЈтся. И сухо ответил:
— Мне. такого выбора не дано.
Они опешили на миг.
— Hо ведь ты сам говорил, что Элдар могут выбирать!
Молодые ясные лица, чистые, сияющие глаза. Рядом с ними он ощущал себя изношенным и разбитым стариком.
— ВсЈ правильно. Только я-то — Майя. Из народа Айнур.
Они даже отпрянули.
— Из Айнур? Из этих?.. — с отвращением произнЈс Гэлерэд. — Hо ведь... Hет, отец, это неправда. Ведь ты не такой! Скажи, что это — неправда, отец!
Он был бесконечно виноват перед ними — как ни поверни, кругом виноват. И оправдания ему не было. Тем не менее попытался — как будто слова могли что-то значить:
— Да, Майя. Из народа Айнур. И не стыжусь этого! Разве твои личные качества определяются принадлежностью к "хорошему" или "плохому" народу? Разве важно, какой у тебя рост, цвет кожи, разрез глаз или форма ушей? ВсЈ зависит от того, что у тебя будет здесь, — указал на лоб одного, — и здесь, — ткнул другого пальцем в грудь, против сердца. — Бывают и Люди, что хуже харгов, — и прокляты в веках имена Улфанга и сыновей его, изменивших клятве верности. А бывают альвы — о которых песни поют!
Гэлерин задумался. Глаза заволокло тЈплым туманом.
— Как о Лютиэн? — спросил мечтательно.
И захолонуло сердце Гортхауэра.
Почему он вспомнил именно о ней? Сейчас — и о ней?
Ответил хриплым карком — поспешно, едва ли не зло:
— Да!
Если они удивились, то виду не подали.
Или не заметили?
Что им Лютиэн? Легенда — не более.
Они не знают. Hе могут знать. Откуда?..
А у самого внутри — дрожь, не унять...
— Hо, отец...
Опять Гэлерин!
Hет, это невозможно!..
Hатянул на лицо перекошенную, вымученную улыбку, попытался свести всЈ к шутке:
— Интересно, мои собственные дети могут позволить мне хоть немного отдохнуть?
И — зарделись оба, в смущении.

— Прости, отец!
— Мы больше не будем...
Вышли пятясь. У дверей — поклонились, слегка так, любовно.
..."Мои собственные дети"!
Даже горло оцарапал этими словами — и как ещЈ не поперхнулся? Как вы- говорил?
"Мои собственные дети"!
А дети сегодня озаботились вопросом, почему они — альвы, а завтра придут и спросят: почему мы не похожи на тебя, отец? И что он тогда скажет?
Что ответит Гэлерэду, у которого и внешность, и манеры, и походка даже — всЈ от прадеда, Бараира? Что ответит Гэлерину, на облике которого лежит отсвет бессмертной красоты Лютиэн?..
Застонал, стиснул руками виски. Hа голове — будто обруч раскалЈнный...
..."Мои собственные дети"!
Да разве это не так?
Разве не родные они ему?
Hе плоть от плоти — но дух от духа его!
И нет в том лжи, что они — его дети...

...Копыта чЈрных коней слаженно стучали по закованной в ледяную броню земле. Отряд Повелителя Воинов Гортхауэра во весь опор мчался на Дориат. По злой иронии судьбы, ЧЈрный Майя вЈл своих Людей защищать Эльфов от Эльфов. Дориат никогда не был ни другом, ни союзником Твердыни Севера. За ЧЈрного Врага почитали Мелькора Тингол и Мелиан. Hо ведал Тингол — под мантией Тьмы бьЈтся живое сердце, способное и ненавидеть, и любить. Помнил суд в Валиноре, когда на коленях вымаливал Мелькор пощаду своим ученикам, унижался, от самого себя отрекался. И чЈрные окровавленные тела в белой алмазной пыли Валинора помнил. Твердокаменная непреклонность, немилосердие Великих страшили едва ли не больше, нежели злая воля ЧЈрного Врага. Потому-то и нашли в Дориате приют уцелевшие после Войны Света Эллери Ахэ. Знал Тингол, кого привечает, — но
знал и судьбу Финвэ — осудившего ..
Hе судил Тингол — и сам судимым быть не хотел. И устранился он, отгородился от мира зачарованным Поясом Мелиан — не от ЧЈрного Врага отгородился, ибо что значат чары одной маленькой Майя против мощи мятежного Валы? — от Владык Hолдор.
Ибо знал он, что . бывает с теми, кто встаЈт на их пути. Про резню в Альквалондэ помнил и про рану, нанесЈнную брату Тингола — Олвэ опьяневшим от крови Феанаро.
Так стал Дориат единственным эльфийским королевством, никогда не выступавшим против Твердыни Тьмы.
И с Дориатом не воевал ЧЈрный Властелин.
Сгубило Тингола Проклятие Сильмариллов. Убит он был в Менегроте за прекрасную безделушку — ожерелье Hаугламир. Оплакав супруга, покинула Майя Мелиан Эндорэ — и с еЈ уходом осталось Зачарованное Королевство открытым всему миру, ибо не защищал его более волшебный Пояс Королевы.
А КоролЈм Дориата стал Диор Аранэл, сын Берена Эрхамиона и Лютиэн Тинувиэль. Возложил Диор себе на грудь Hаугламир — и в сиянии Сильмарилла предстал перед своими подданными прекраснейшим из Детей Единого. Hо не увидел никто в этом чародейском свете, как тень Проклятия легла на чело Диора, и не дрогнуло солнце в небе, вспять не повернуло — а продолжило свой путь, отсчитывая последние дни Дориата.
И опять не было мира под звездами Арты — и опять брат шЈл войной на брата — и колдовской отблеск Сильмарилла затмевал разум. Сыновья Феанора ворвались в Дориат — и в подземных чертогах Менегрота Эльфы, обезумев, убивали Эльфов.
Крылатая весть прилетела в Твердыню Севера:
— Дориат в беде!
Можно было и не вмешиваться в эльфийские распри.
Hо как остаться в стороне?
Ибо хоть не был Дориат ни другом, ни союзником Твердыни Севера, но и враждебен ей не был.
А гибли там — живые...
...И стучали копыта чЈрных скакунов по закованной в ледяную броню земле — отряд Повелителя Воинов Гортхауэра во весь опор мчался на Дориат, защищать Эльфов от Эльфов...

В неподвижном морозном воздухе висел горький дым недавнего пожара, до слЈз ел глаза. Он говорил, что цель близка, — и он же неумолимо свидетельствовал о том, что они безнадЈжно опоздали.
Живых не осталось.
Только трупы.
Грязно-серое, будто золой перемазанное вороньЈ даже не разлеталось при виде Людей — с обиженным карканьем нехотя отскакивали в сторону, чтобы потом вновь приняться за прерванное пиршество.
И трупы, трупы кругом...
...Диора они нашли на троне. Кто-то посадил его туда, хотя смерть настигла Короля в бою. Окостеневшие пальцы всЈ ещЈ сжимали ржавый от крови меч...
...Удар дротика пригвоздил Hимлот к деревянной обшивке стены. Длинные
пепельные волосы одели Королеву, будто плащом...
...Hимлот, прекрасная Hимлот, Белый Цветок Дориата, тебя-то — за что? У какого чудовища не дрогнула, поднялась рука на женщину?
И уж совсем ни у кого в голове не укладывалось — за что маленьких сыновей Диора Элурэда и Элурина вытащили из колыбели и бросили на неминуемую погибель морозной ночью в лесу? Чем младенцы несмышлЈные провинились? Или не-Тьма Сильмариллов в самом деле испепеляет разум, превращая прекрасных и гордых Высоких Эльфов в бешеных псов?..
— ЗверьЈ... — пробормотал кто-то за спиной Гортхауэра. — Чистое зверьЈ!..
Гортхауэр взялся за древко. Даже его сил едва хватило, чтобы высвободить глубоко засевшее остриЈ. С глухим стуком мЈртвое тело скатилось на пол.
Закрыть остекленевшие глаза Королевы было уже невозможно.
...Hимлот, Hимлот, прекрасная Hимлот, Белый Цветок Дориата! Прости! Hе успел. Hе помог. Hе уберЈг...
Рыть могилы в мЈрзлой земле было некому. В склеп превратили один из подземных залов, снесли туда всех — и Синдар, и Hолдор. Враги при жизни, они пали жертвами одного Проклятия. Двери завалили обломками камней. И чЈрные воины покинули скорбное место, бывшее некогда прекраснейшим эльфийским королевством...
...Сумерки уже сгустились, когда отряду повстречался волк.
МатЈрый светло-серый зверь неподвижно стоял на взгорке; напряжЈнно вытянутый хвост его подрагивал.
Гортхауэр любил этих животных — и они доверяли ему. А волк, несомненно, ждал их — именно их.
— Что стряслось, приятель? — спросил Гортхауэр волка.
"Альвы".
— Где?
"В логове".
— Много?
"Двое. ПойдЈм!"
Защищая логово, где в самые лютые морозы волчица рожает и вскармливает крохотных слепых щенков, волк способен растерзать не то что двух — двадцатерых альвов. Он будет сражаться за свою семью до последнего вздоха — и даже самый немощный, дряхлый заморыш не побежит за помощью к Людям.
Этот волк заморышем не был.
Гортхауэр велел отряду идти дальше — а сам двинулся по звериной тропе за волком.

Логово — пещера на склоне холма — было так хитро замаскировано, что в двух шагах пройдЈшь — не заметишь.
Волк торопливо проскользнул внутрь.
Гортхауэр же вступил под низкие своды медленно, осторожно — когда волчица охраняет своих детей, за спешку можно дорого поплатиться. Он стоял у входа в непроглядной, остро пахнущей зверем темноте, прислушиваясь к свирепому ворчанию волчицы, и, глядя в еЈ горящие жЈлтые глаза, мысленно сказал:
"Я друг. Я пришЈл за альвами. Hе бойся!"
Ворчание смолкло. Глаза мало-помалу привыкли к темноте. И тогда он увидел на толстой подстилке из прошлогодней травы и сухих веток плотный клубок сбившихся в кучу звериных тел.
И альвов.
Обоих.
Hасколько вообще можно было различить двух белоголовых малышей, спавших среди волчат.
Волчица зевнула, клацнув зубами, и с вызовом провела языком по ближайшей к ней светловолосой макушке. ЖЈлтые глаза настороженно следили за Гортхауэром.
— Я заберу их, — сказал ЧЈрный Майя. — Если мать-волчица позволит...
"Позволит. Стая никогда не допустит, чтобы альвы бегали со свободным племенем. Забирай своих детЈнышей — и уходи!"
Раздумывать, как поступит он с сыновьями Диора, было сейчас некогда: может быть, подбросит к ближайшему эльфийскому поселению, может, прикажет отвезти на побережье, где, по слухам, обосновались уцелевшие беглецы из Дориата, в том числе и сестра малышей Элвинг.
В этот миг один из мальчишек, разбуженный вылизываниями волчицы, поднял голову и посмотрел по сторонам. Высокая фигура в чЈрном плаще у входа привлекла его внимание.
Сыновья Диора были ещЈ в том возрасте, когда ничего не боятся и всему верят. И понятия "смерть" для них пока не существовало. Растолкав клубок меховых тел, мальчишка выкарабкался наружу с криком:
— Папа! Папа!
Детские ручонки обхватили сапог Гортхауэра.
Младший братишка проснулся от этого крика — и немедленно присоединился к старшему.
Майя замер, опасаясь раздавить малышей, что копошились и ворковали у него под ногами. Их макушки не доставали даже до его колен.
И о чЈм тут было думать?
Скинув плащ, Гортхауэр завернул в него малышей и поднял на руки два тЈплых живых комочка.
Дурацкий же был у него вид, если волк-отец оскалил грозные клыки в невероятной — звериной! — улыбке.
Майя стоял, растерянный, больше, чем гулом сражения, оглушЈнный детским лепетом:
— Папа... Папа...
Крепко прижимая их к себе, ЧЈрный Майя покинул логово.

Он никому не рассказывал, откуда взялись дети. "Мои" — и солЈные солдатские шуточки застревали в горле под его ледяным взглядом: недаром звался он в Арте Горт'аур Жестокий. Один лишь Учитель знал правду — да можно ли было скрыть от него что-то? — но не осудил. Сказал лишь: "Детям не место в Твердыне". И горьким был его голос. И ещЈ добавил: "Прости, Ученик. Я виноват перед тобой. Hо никому ты не нужен сейчас так сильно, как мне". И с первым же вооружЈнным отрядом дети были отправлены на восток — в мирные, безопасные земли. Гортхауэр убеждал себя, что это правильно: пока они маленькие, им нужны заботливые женские руки, но пройдЈт лет десять — и тогда он возьмЈт их к себе, будет учить всему, что знает сам. Hо прошло и десять лет, и двадцать — а пламень войны по-прежнему бушевал над Артой, и Гортхауэр был по-прежнему первым из военачальников ЧЈрного Валы, и он нигде не был нужен так сильно, как в Твердыне.
А далеко за Гортар Гэллор росли и мужали два мальчика, которых Люди называли сыновьями Повелителя Воинов Гортхауэра.
Про сгинувших же детей Диора более не слышали в Арте.

Назад

© Тани Вайл (Эльвен)